≡ Оксана ВАСИЛЬЕВА ≡
Совсем непросто живёт литератор. Мечтает себе о море – а там медузы. Строит замок любви – а он тонет в болоте. Начитается сказок – и фантазирует, дитя муз. Расщеплённая натура, модератор событий – что он может-то, кроме как написать?.. Но в этой слабости и старинное могущество.
Оксане Васильевой повезло, и не раз. Жить в некоторой изоляции от мощных политических потрясений – это привилегия. Старые писатели из последних сил старались выстроить себе сад-огород со своими растениями и животными. Кто в глубине Сибири организует свой заповедник, кто на Урале, ну хоть в Переделкине под Москвой – в наши токсичные времена это стало катализатором сильнее, чем бывало прежде.
Центростремительный литературный мир давно показал себя как место, опасное для обитания души тонкой. Оксана Васильева вдали от Москвы, Питера и даже Екатеринбурга начала строить мир своих рассказов, да и построила, сразу же. Видимо, свежие силы и чистый относительно воздух провинции сработали.
Начать с книжки рассказов – это почётно. Совершенно не чеховские времена на дворе. Недлинной строке, графически чётко написанному портрету нет той цены, какая была в старомодной литературе. Во всём мире рассказ давно терпит упадок и фиаско.
А все ж чудаки есть. И чудачки.
Я познакомилась с Оксаной несколько лет назад. Она пишет упорно и бодро, пора выйти и книжке. Это упрямство – часть работы литератора. Не только фантазия и поиск своего собственного языка. Хотя это первейшие инструменты. Ими тот, кто пишет, обучается работать всю жизнь при некотором везении. Кажется, Оксане везёт, как я уже заметила. Будем читателями её первой книжки.
Вероника Долина
Москва
Декабрь 2017
Книгу рассказов Оксаны Васильевой «Песнь кулика о счастье» вы можете скачать в разделе «Наши книги» (pdf, 580 Кб) вот по этой ссылке.
Никчёма
Я всегда раньше приезжаю, чтобы не пропустить. Мало ли как бывает: приболела, или начальство куда отправило. Я ведь, если её не увижу, неделю не протяну. По осени как-то праздник на понедельник выпал, так я с тоски чуть не загнулся. Еле дождался. В трамвае еду, а у самого всё внутри дрожит. Пальцы как деревянные. Думал, играть не смогу.
За это и праздники любить перестал, что её не вижу. Мне понедельники как воздух: дохнул и дальше живу.
- Витюша приехал! Как жизнь, Витюша? – бабульки здороваются. Они тут на остановке семечками торгуют. Жалуются, что торговля не идёт, а каждый день с коробками выходят. Скучно им дома.
- Нормалёк жизнь! Всё пучком! – говорю. Они смеются. Всегда так говорю, а они смеются.
- Давай, Витюша! Повесели нас!
Я аккордеон достаю, футляр у ног раскладываю, на стульчик матерчатый сажусь и наигрываю что-нибудь весёлое. Или частушки пою, когда настроение:
Причесались, приоделись
Бабушки-соседушки.
Коли парни загляделись,
То куда уж дедушкам!
Бабульки заливаются.
Играю, а сам на угол дома поглядываю. Она оттуда обычно к остановке выходит. Контора у них во дворе.
До пяти ещё держусь, а в пять меня уже колотить начинает. Аж скулы сводит, и в животе пусто становится. Тут я закуриваю, как будто случайно, чтоб на середине песни не прерываться. И жду.
Людей на остановке прибавляется. Вот сейчас, сейчас!
Она из-за угла появляется, почти бежит. Худенькая, бледненькая, уставшая, круги вон под глазами. И глаза такие большие, и тоска в них. Валечка моя! Сердце у меня вниз – у‑у-ух! И тут я «Амурские волны» начинаю. А она на остановке стоит, трамвая ждет, глаза прикроет и улыбается. Так и уезжает, улыбаясь, а я вслед трамваю доигрываю.
* * *
Мамака меня никчёмой звала. Как я чашку разобью или штаны порву, она не ругается, а вздыхает только:
- Никчёма ты! И отец твой такой же был!
А я и правда никчёма: маленький, неказистый с виду, к учебе неспособный. Учителя жалели, «тройки» рисовали, за то что тихий и невредный. А я и рад. Домой приду, портфель в угол кину – и за аккордеон. Ремни надену, обниму его и сижу, с ним разговариваю, как с живым.
Аккордеон мне дядя Вася, сосед по бараку, оставил, когда в Сибирь уезжал. Мамака возражать начала:
- Вещь-то дорогая, Вась. Может, продашь кому?
А дядя Вася говорит:
- Мы, Вера, много лет соседями хорошими были. Вот хочу Витьку твоему подарок сделать.
Мамака улыбается только и головой качает.
Мне тогда лет восемь было. Я сначала присматривался к инструменту. Крышку футляра открою, клавиши поглажу, а в руки брать боюсь. Месяца два вокруг ходил. А потом вынул всё-таки. Тяжёлый он. Я на кровать с ним сел, растянул и клавишу нажал. Звук появился чистый, мягкий. Я ещё растянул и нажал. Так и пошло.
Каникулы как раз были. Мамака на работу, а я сижу часами, звуки слушаю.
Мамака увидела, в школу музыкальную меня повела. Они там говорят мне: ноты учи. А я как погляжу на эти кружочки с хвостиками, такая тоска берет. Приду к музыкалке, как будто на занятия, постою под окнами открытыми, послушаю музыку всякую и ухожу.
Анна Сергеевна, учительница моя по специальности, даже к нам домой приходила, уговаривала мамаку, чтобы я не бросал. Только я сам не захотел: гаммы, этюды – неживые они какие-то.
Показали мне там, как за инструмент браться: с рук-то я быстро схватываю. Вот и начал я по слуху всякие песенки подбирать. Мамака с работы придёт уставшая, а я ей новую песню играю. Сядет она за стол, руками голову подопрёт и смотрит на меня.
А как заиграл немного, начал я во двор с аккордеоном выходить. Летом по вечерам соберутся вокруг меня соседи на лавочке (мы с мамакой к тому времени уж из бараков переехали) и поют: «Над окошком месяц, за окошком ветер…».
А на небе месяц молодой висит, слушает.
* * *
Я в коблухе уже третий год учился, когда к нам Толич пришёл. Он при ДК ансамбль народной музыки организовал.
- Хочу, — говорит, — восстановить ту народную культуру, которая была в начале двадцатого века и сейчас потихоньку забывается. Чем простые люди тогда жили, какие песни пели, на каких инструментах играли, во что одевались, как танцевали. Скоро ведь совсем про это забудут.
В общем, много он тогда говорил, я всего не помню. Только мне интересно стало. Схожу, думаю, гляну, что да как.
Ансамбль назывался «Росичи». Толичу в ДК большую комнату на втором этаже дали. На стене костюмы висели народные. Не такие, как на танцах, с блестками, а почти как настоящие, с ручной вышивкой. И везде инструменты лежали разные: ложки, трещотки, балалайки, свистульки, даже бочка со струнами. Толич их по деревням насобирал и отремонтировал.
В общем, понравилось мне.
Толич хотел, чтобы ансамбль семью напоминал. Были у нас там два деда – Иван Василич и Иван Петрович. Василич – высокий, с длинной, до груди, седой бородой – был балалаечник. А Петрович – ростом чуть пониже, и борода небольшая, серая – гармонист. Петрович с женой приходил, бабой Катей, она частушки пела. Лицо у неё было всё в морщинах, а голос высокий и звонкий.
Ещё приходили верующие Савины, муж с женой. Тогда мода как раз пошла – все креститься кинулись. А они по-настоящему верующие были: в церковь ходили, все обряды соблюдали. И говорили как-то по-особому – смиренно. Как будто ими всё уже понято в жизни и всё принято.
Савины приводили с собой детей – двойняшек Ваню и Маню. Дети как дети, подвижные и смешливые. Маня пела тоненько и чисто. А Ваня ложками, трещотками и другими гремящими предметами заведовал.
Ещё Толичу молодёжь нужна была: он и пошёл по соседним школам и училищам. На первом занятии нас человек пять было. А потом осталось двое: Сашка Бортников и я.
Про Сашку надо отдельно сказать. Сашка красавец был. По-настоящему. Таким людям без толку завидовать, ими любоваться нужно. Мы все и любовались. Встанет он посреди сцены, высокий, плечистый, кудри тёмные со лба уберёт, обведёт всех весёлым взглядом и пойдёт вприсядку. И голос у Сашки был хороший: негромкий, низковатый, но мягкий.
Подружился я со всеми. У меня, кроме мамаки, не было никого, а тут как будто семья появилась. А они меня чуть ли не с первого дня стали Витюшей называть. После занятия мы обычно не сразу расходились, а сидели ещё за чаем, Толича слушали и пирожки с капустой жевали, баба Катя их делала.
Толич много интересного рассказывал про начало века: про деревенских, про городских, про купцов, про монастыри. Так выходило у него, будто сам он тогда жил и всё своими глазами видел.
Я, конечно, аккордеон свой притащил. Но Толич сказал, что аккордеонов тогда в России не было, так что он мне гармонь даст. Ну гармонь так гармонь.
Стал я в ДК к Толичу чуть ли не каждый день бегать. Когда занятий не было, Толич мне что-нибудь на гармошке или на аккордеоне показывал. Да я и на других инструментах немного играть научился.
И вот, в октябре уже, сидим мы как-то с Толичем в комнате у нас, гармошку одну налаживаем. Толичу знакомые дедово наследство отдали. Очень любил я вечера, когда мы с Толичем вдвоём оставались и с инструментами возились. И тут – стук в дверь такой тихонький. Я, помню, ещё насупился, что пришел кто-то.
Толич кричит:
- Входите!
И входит она, Валечка моя! Я голову от стола поднял и замер. Стоит она на пороге, тоненькая, светленькая, глаза серые и испуганные.
Бывает так: видишь человека в первый раз, а как будто всё уже про него знаешь. Вот и у меня так с Валечкой случилось. Смотрю я на неё и понимаю, что пропал, и ещё в груди так больно вдруг сделалось за неё, потому что будет она не очень счастливой. Не знаю, откуда это взялось.
Толич навстречу поднялся:
- Проходите, барышня!
Подходит она к столу, а я, как дурак, таращусь на неё и чувствую, как рожа в улыбке разъезжается. Смотрю, и Толич заулыбался.
А она говорит:
- Вы в ансамбль ещё записываете? Вы у нас в школе в сентябре были. Только я сразу не смогла прийти, заболела. А сейчас ещё не поздно?
Толич говорит:
- К нам никогда не поздно. Как вас зовут, барышня?
- Валя Прохорова.
- А петь вы умеете, Валя Прохорова?
- Умею, я музыкальную школу в прошлом году окончила.
- Ну приходите к нам завтра, Валечка, в шесть часов вечера на репетицию.
Она уж минуты две как ушла, а я всё сижу и двинуться не могу.
Толич погладил бородку и говорит:
- Витюш, а картинка-то, похоже, сложилась. Чувствовал я, что не хватает нам образа. Какая девушка, а? А коса какая? Чудо, просто чудо!
Как я этой репетиции ждал, как боялся, что она не придёт, что я больше её не увижу! Увидел. А она Сашку увидела.
* * *
Толич программу делать решил — «На городской окраине». Как будто собираются где-то на краю города под вечер разные люди: рабочие, крестьяне, в город переехавшие, студенты, солдаты. Разговаривают, песни поют, танцы устраивают.
На сцене мы по очереди появлялись. Сначала наши старики выходили, усаживались на лавочках и начинали наигрывать. Потом семейные подтягивались, дети на сцену выбегали. Потом я со своей гармошкой являлся и вроде как спор с Петровичем устраивал – кто кого переиграет.
Валечка девушкой-гимназисткой была – будто она случайно мимо шла, остановилась да заслушалась. Мы с Петровичем «Амурские волны» затевали. А Сашка, одетый в казачью форму, Валечку на танец приглашал.
Кружатся они по сцене, Сашка ей что-то нашёптывает, а она глаза на него вскинет, и такое счастье в них. Ведёт её потом Сашка под локоток к лавочке, а она улыбается и не видит вокруг ничего. И так каждый раз. А у меня сердце рвётся от нежности, я на гармошке жарю, а сам всё смотрю на них, смотрю…
Однажды, по весне уже, дождик был, и все как-то подзадержались. Даже Толич ещё не пришёл. Стою я у нашей комнаты. Коридор там тёмный, а свет только в дверном проёме от лестницы. И вдруг Валечка появляется и прямо ко мне в темноту шагает. Я ей навстречу шагнул и говорю:
- Привет!
- Привет, Витюша! Нет ещё никого?
- Нет.
А она говорит:
- Я так замёрзла, пока шла. Руки совсем закоченели.
А я говорю:
- Давай погрею.
И беру её руки в свои. В жизни бы не решился, если б светло было. Пальчики у неё тоненькие, мягкие. Я наклонился и дышу на них, а они яблоками пахнут. У меня даже голова закружилась.
Тут в дверях Савины появились. Мы руки опустили, а Валечка говорит:
- Спасибо тебе, Витюша, ты меня просто спас.
А я бормочу что-то в ответ и к стенке прислоняюсь, чтобы не грохнуться.
А через полгода Толич уехал. Что-то он с начальством не поделил, а тут ему работу в областном центре предложили. Отнесли мы инструменты в городской музей, посидели последний раз в нашей комнате все вместе за чаем. Невесёлый чай получился. А Сашка ещё возьми да скажи, что тоже скоро уезжает: дядька у него в Самаре фирму свою открыл. Валечка и так сидела несчастная, а тут и вовсе расплакалась. Отвернётся от стола, слёзы вытирает, а они всё равно бегут.
Сашка её потом до дома проводил, обнял на прощанье, а она к нему прижалась и снова плакать. Сашка её уговаривает, по голове гладит. Ласковый он, Сашка.
А я за углом дома прячусь и тоже чуть не плачу. Так мне жалко всех: и Валечку, и Сашку, и Толича, и себя.
Я уж и работать начал, а всё по Валечке тосковал. Подойду к её подъезду, постою. Пол-лета ходил — думал, увижу. А потом не выдержал и позвонил однажды. А мама её мне говорит:
- А Валечка теперь учится в Челябинске, в институте.
Так всё и закончилось.
* * *
Мамака моя перед смертью долго болела. В последние дни совсем замучилась, кричала от боли. Я ей на аккордеоне играл. Она слушать начнёт и затихает ненадолго. А то смотрит на меня и вздыхает. Очень уж она переживала, что один я останусь: ни жены, ни детей, ни родни.
Проводил я соседей после поминок, дверь закрыл за ними, собрал посуду со стола, на кухню иду и кричу мамаке:
- Мамака, я посуду несу!
А на кухне тихо. Нету мамаки моей, нету!
Я посуду выронил, упал на колени и закричал…
Пусто внутри стало.
Приду с работы, сяду и сижу часами, в одну точку смотрю. Нет у меня никого. Никому я не нужен. Ничего не хочу. Даже аккордеон в руки брать перестал. Совсем уж доходил. Соседка наша, тётя Зоя, остановила меня однажды в подъезде и говорит:
- Ну что ж ты так мучаешься, Витюш? Смотри, похудел как, совсем на человека не похож! Ну напейся уж, что ли, может, отпустит!
Легко сказать напейся! Мамака пьяных не любила очень. Даже если я пива с мужиками после работы перехвачу, она запах учует и морщится. А тут – напейся! Ну взял я литрушку, за стол на кухне сел, смотрю на неё. А за бутылкой на стене Микки-Маус висит. Это я мамаке в шестом классе открытку на Восьмое марта рисовал, а мамака её на стену на кухне повесила, прямо над столом. И вот этот Микки-Маус через бутылку смотрит на меня, и взгляд у него такой весёлый: мол, ну чего ты сидишь-то? Наливай…
Мышь, а хорошим парнем оказался, понятливым. Я ему в тот вечер всю жизнь свою рассказал, как есть: и про мамаку, и про Толича, и про Валечку. А потом аккордеон достал, и мы петь начали: я затягиваю, а он потихоньку к середине куплета подстраивается.
Так по вечерам и пели. Прихожу я с работы, а он уже ждёт, носом вертит, принюхивается. Ну я, конечно, делаю вид, что некогда мне тут с ним рассиживаться, по дому суечусь, а он, хитрый, только улыбается: я, мол, подожду, подожду, не торопись!
…А потом меня с работы уволили. Тогда мы уж целыми днями петь стали…
Как-то тётя Зоя пришла, запричитала с порога:
- Ох, Витюша, Витюша, что ж ты делаешь? Насоветовала я тебе на свою голову… Я ж Вере-то, покойнице, обещала присматривать за тобой. А как тут присмотришь, если ты то доходишь на глазах, то пьёшь неделями, прости Господи! Работу тебе искать надо, жениться. Жена тебя держать будет, пить не даст. А так-то пропадёшь совсем!
Тут тетя Зоя повздыхала и говорит:
- Давай я тебя на рынок устрою, у меня там Ирка, племянница, обувью торгует. Грузчиков у них не хватает. Работать начнёшь, а там, может, и приглядишь себе кого-нибудь: девки у них ядрёные, одна Ирка моя чего стоит! Давай, Витюша, давай, пора уже за ум браться!
Так я на Городской рынок попал.
* * *
Шумно на рынке, все кричат, ругаются.
Работы у меня немного: в начале дня товар со склада привезти на тележке, в конце дня увезти. Сумки у девчат большие, тяжёлые. Вот, чтобы им лишний раз не надрываться, я и нужен. А пока торговля идёт, мне вроде как и заняться нечем. Ну я и начал с аккордеоном ходить. Помогу девчатам с товаром, а потом сяду и наигрываю целыми днями. Хорошо мне с аккордеоном. Девчата послушали-послушали и говорят:
- А чего ты, Витюша, просто так играешь? Тебе деньги лишние?
Стал я футляр от аккордеона у ног раскладывать – денежки посыпались! Мелочь, конечно, но мне-то одному много ли надо?
А с Маришей как вышло… Вообще-то девчата ко мне хорошо относились. Всё время шутили, что на свидание меня не зовут, потому что между собой поделить не могут. Ну и я с ними обычно постою, поговорю минуту-другую. Только Мариша со мной никогда не смеялась. Сверкнёт глазами и прикрикнет:
- Ну чё встал-то? Двигай уже!
Я не обижался: ну не любит она меня, ну и ладно! За что ей меня любить-то? Девчата говорили, что беженка она: мужа убили, дом сгорел. Мыкается с двумя детьми маленькими.
Припозднились мы с ней однажды, позже всех товар на склад повезли. Мариша меня в спину толкает:
- Ну давай, давай уже! Еле ползёшь!
А я и говорю ей:
- Ну что ж ты всё время кричишь?
А Мариша вдруг как вскинется:
- Да ты знаешь, что у меня дети дома одни? Ты знаешь, что такое жить в нашей общаге? Там нарики сплошные! А у меня сын растёт! Да я дочку не могу в туалет одну отпустить, потому что утащат и изнасилуют! Что ты вообще понимаешь? Ты знаешь, что такое жить одной в чужом городе? Что такое двоих детей кормить и одевать, когда работы нет? Ты же ничего вокруг себя не видишь, кроме гармошки своей дебильной! Ты ж больной на всю голову! Урод!
Кричит, а у самой слёзы льются. Толкнула меня от тележки, ухватилась за ручку и потащила к складу. А я ей в спину говорю:
- Переезжайте ко мне, у меня комната свободная!
Мариша остановилась, поворачивается ко мне и говорит уже без злобы:
- Не, ну ты точно больной!
Перевёз я их к себе, комнату им большую отдал, а сам в мамакиной поселился. Мариша порядок навела: вымыла всё, вычистила, перестирала. Стали жить потихоньку. Старший сын Мариши Гарик как-то всё сторонился меня, всё молчком да молчком. А с Юляшкой мы подружились.
В первый же вечер она ко мне в комнату зашла в пижаме, такой жёлтенькой, с бегемотами, и говорит:
- Можно мне твою гармошку посмотреть?
- Можно, — говорю, — только это не гармошка, а аккордеон.
- А, гармошка-аккордеошка! И как ты на ней играешь?
Тут Мариша её зовёт:
- Юлька, быстро спать!
Юляшка к двери пошла, а потом обернулась и говорит:
- Я завтра ещё приду, и ты мне покажешь, как на этой гармошке-аккордеошке играть можно.
- Конечно покажу, — говорю, — приходи!
Понравилось Юляшке с аккордеоном играть, с той стороны, где клавиши. Показал я ей пару мелодий. Растягиваю аккордеон, на кнопки жму, а Юляшка под боком по клавишам бьёт, и получается у нас музыка. Юляшка смеётся, и я вместе с ней. По вечерам Мариша с Гариком телевизор смотрят, а мы с Юляшкой музыку играем.
* * *
Месяца два-три уже они у меня прожили, когда Юляшка заболела. Ангиной. Температура у неё была страшенная: сорок – за сорок. Мы даже «скорую» вызывали. Пять дней температура держалась. Гарик в моей комнате спал, а мы с Маришей у Юляшки дежурили, боялись, что задохнётся ночью. Мариша, конечно, дома сидела, а я на работу уходил. Только работа в тягость была: я всё время домой рвался. А тут по дороге увидел в киоске двух собачек резиновых. Маленькие такие фигурки, как раз в ладонь умещаются. Одна, поменьше, – пушистая собачка, на Юляшку похожа, когда Мариша ей на голове хвостики делает по бокам. А вторая, чуть больше, – пёс-барбос. Купил я их, домой принёс и Юляшке говорю:
- Теперь у нас с тобой собаки будут. Твоя собака будет с тобой дома сидеть, тебя охранять. А моя – со мной на работу ходить. А вечером будут они встречаться и новости друг другу рассказывать. А если ты будешь плакать без меня, твоя собака моей всё про тебя расскажет. И ещё – как ты кушаешь и лекарства пьёшь. Я теперь всё про тебя буду знать.
Юляшка руку из-под одеяла высунула, взяла собачку мохнатую, а от руки так жаром и пышет. Утянула игрушку к себе и говорит:
- Хорошо. Я её Лушей назову. А твою как зовут?
Я барбоса на ладонь поставил и смотрю внимательно:
- На кого же пёс похож? Мне кажется, его зовут Кекс. Как думаешь?
- Кекс? Смешно.
Кекс у меня в кармане куртки поселился. Я его всё время с собой таскал. А вечером вынимал и к Юляшке заходил. Мой Кекс с её Лушей носами тёрлись, а потом друг другу рассказывали, как день прошёл.
Кекс отважным псом был: он выпавших из гнезда птенцов от кошек защищал, бабушкам пропавшие кошельки отыскивал и жуликов ловить помогал. Очень Юляшке такие истории нравились. Иду с работы, придумываю Кексу приключения разные, а сам радуюсь – меня дома ждут. И так мне от этого тепло.
Долго Юляшка выздоравливала, недели три. А потом всё пошло по-старому. Только все мы как будто роднее стали. Даже Гарик мне заулыбался. А как-то ночью Мариша ко мне в комнату пришла.
Так я семейным человеком стал. Мы с Маришей много про это не разговаривали. А чего говорить, люди мы взрослые, всё и так понятно, без слов.
Мариша совсем на Валечку не похожа была: тёмноволосая, крепко сбитая и неласковая. Может, от природы так, а может, жизнь приучила. Только я всё равно был благодарен ей за семью, особенно за Юляшку.
Мы с Маришей в моей комнате обустроились. А Гарику в большую комнату тахту купили и ещё стол письменный, чтоб уроки делать.
* * *
Однажды на рынке ко мне женщина пожилая подошла:
- Вы меня извините, вас ведь Виктор зовут, да? Я в продуктовых рядах работаю и каждый день слушаю, как вы играете. Понимаете, моему мужу исполняется шестьдесят лет, к нам приедут родственники из деревни, они все очень петь любят. И муж мой тоже. Вы знаете, у него такой голос хороший… Вот если бы вы пришли к нам с инструментом да поиграли бы… Не бесплатно, конечно…
Ну, я согласился. Деньги-то ведь никогда не лишние, а мне теперь семью кормить. Женщина эта, Нина Васильевна, и заплатила хорошо, и всем знакомым меня насоветовала. Стали меня на праздники приглашать: на дни рождения, на свадьбы, где люди пожилые бывают. Молодёжь танцует, а старики со мной песни поют.
Мариша мне костюм купила и рубашку новую. Говорит:
- Ты к людям ходишь, выглядеть должен прилично!
Раз меня на свадьбу позвали. Я, конечно, костюм надел, Мариша мне галстук повязала. Посмотрел на себя в зеркало: ну не красавец, но вроде даже как-то солидно выгляжу. Жалко, мамака меня не видит.
Меня на праздниках угощают всегда. Но я стараюсь побыстрей поесть — и за аккордеон. А уж пить-то совсем не пью.
Только на этой свадьбе всё по-другому пошло. Молодёжи много, музыку включили, смотрю, и старики плясать пошли. А я вроде как и не нужен. Я уж уходить собрался тихонечко. А тут ко мне дядя невесты подсаживается, здоровый такой мужик. Кладёт мне на плечо лапищу волосатую и говорит:
- Братан, давай выпьем! Я – Коля!
- А я – Витя, — говорю, — только я не пью!
- И я не пью! Но сегодня такой день! Племяшка моя замуж выходит! Лёлька моя! Я ж её из роддома с сеструхой забирал вместо Петьки этого, козлины! Она у меня на глазах росла. Ты посмотри, какая красавица девка-то! Она ж мне как дочь! Давай, Витёк, выпьем, чтоб у неё всё было хорошо! Да брось ты гармошку свою, всё равно все танцуют! Давай за Лёльку!
Домой меня потом довезли, только я дорогу плохо помню. Помню, фонари у меня перед глазами как-то закручивались. А я всё футляр с аккордеоном к себе тянул, боялся, что уроню. А перед подъездом меня и вовсе стошнило.
Заполз в квартиру, у порога сел, а двинуться дальше не могу. Мариша ботинки с меня сняла, пиджак запачканный, взяла под мышки и в комнату потащила. Я ногами пытаюсь оттолкнуться, помочь ей, а не получается. Она меня на кровать повалила, опустилась рядом, лицо руками закрыла и завыла, тихонечко так. А потом раскачиваться начала:
- Не могу больше! Не могу… Не могу! Господи, как же жить-то?!. Я думала смогу, чтобы дети… А я не могу! Уезжать надо… Господи, что же делать?.. Что делать?..
Так я и уснул под её стоны.
Проснулся на следующее утро – голова болит, внутри всё наизнанку выворачивается, а в ушах Маришины слова стоят, и от них хуже всего. Хотел поговорить с Маришей начистоту, а потом испугался. Вдруг и вправду она уедет и детей с собой заберёт. Как же я жить-то тогда буду? Не могу я один.
Приплёлся на кухню и говорю Марише:
- Прости меня дурака!
- Ты хоть помнишь, как до дому вчера добрался, а? Костюм испоганил! Как я тебя на кровать затаскивала, помнишь?
- Ничего не помню, — говорю. – Ты уж не ругайся, Мариша! Мне и самому противно! Прости меня!
- Ладно, — говорит, — садись завтракать!
Только всё равно душа у меня не на месте была. Я же понимаю, насильно мил не будешь, хоть и некуда им идти! Пошёл в домоуправление и прописал их у себя. Документы Марише отдал, а она заплакала.
Стали дальше жить. Мариша вроде успокоилась, повеселела. Только всё равно тяжело ей со мной, я же вижу. И мне тягостно. Начал я из дому уходить чаще. То на остановках по вечерам играю, а то просто по городу брожу. Иногда, в хорошую погоду, Юляшку с собой прихватывал. А так всё больше один ходил. Всё придумывал, как бы мне с Маришей поговорить, чтоб не обидеть её. Да ничего на ум не пришло.
Осень как раз холодная вышла, с дождями. Как-то в субботу вечером, в конце сентября, брожу я по городу, три часа уже как брожу, замёрз совсем, устал. И домой не хочу. Муторно на душе. И зачем я такой на свет уродился, никчёмный, никому не нужный? И зачем мне жить? Только мешаю всем. Да и помру если, никто переживать сильно не будет. Ну, может, Юляшка поскучает.
Так вот раздумываю, иду, по сторонам не гляжу. И вдруг из-за угла женщина вывёртывает и плечом меня задевает. Я голову поднял и обмер: Валечка! Даже сказать ничего не успел, а она мне:
- Ох, извините пожалуйста!
И дальше побежала.
Я за ней! До подъезда её шёл, а потом ещё по двору с час кружил, всё успокоиться не мог. У меня как будто солнышко на душе проглянуло и согрело всего! Тринадцать лет прошло! Как же я по ней скучал!
Всё про неё вызнал: и в какой квартире живёт, и где работает. И что муж у неё старше её намного и начальник большой. И что сыну пять лет, Данилкой зовут. Видел я, как в машину они садились. Муж у неё солидный такой, красивый, что-то ей выговаривает. А она сына к себе прижала, голову опустила и слушает. А потом глаза подняла, а в них такая печаль!
* * *
По понедельникам рынок не работает, так что у меня выходной. Я уже с утра собираться начинаю и всегда раньше на остановку приезжаю, чтобы не пропустить.
Она меня узнала конечно. Я видел, узнала и даже подойти хотела, а потом остановилась. Ну и правильно. Что она мне скажет? И что я ей скажу?
Каждый понедельник я «Амурские волны» только для неё играю. И она это знает и улыбается. Так и уезжает, улыбаясь, а я вслед трамваю доигрываю.
А дома меня дочка Юляшка ждёт.
А что ещё для счастья нужно?
Оксана Владимировна Васильева родилась 27 октября 1975 года в Новотроицке Оренбургской области. Окончила филологический факультет Орского государственного педагогического института имени Т.Г. Шевченко. Работает педагогом дополнительного образования при Центре развития творчества детей и юношества города Новотроицка, руководит Клубом авторской песни «Васильевский остров». Инициатор и организатор Межрегионального детско-юношеского фестиваля авторской песни и поэзии «Васильевка». Лауреат фестивалей авторской песни в Орске, Кувандыке, Уфе, Тюмени, Перми, Волгодонске, Кемерове, Переславле-Залесском. Лауреат Всероссийского Ильменского фестиваля авторской песни и дипломант Всероссийского фестиваля авторской песни имени Валерия Грушина в поэтической номинации.
Публиковалась в местной и областной периодической печати, в литературных альманахах «Вечерние огни» (Новотроицк), «Гостиный двор» (Оренбург), участник коллективного сборника молодых поэтов Оренбургской области «Красный угол». В августе 2008 года совместно со Светланой Смагиной выпустила сборник «Стихотерапия». Автор сценария детского мюзикла «Только вместе».
Замужем, растит сына.