≡ НИКОЛАЙ СТРУЗДЮМОВ ≡
1. Живучесть «лишнего человека»
ИМЕЕТСЯ в виду русская литература не только XIX века, но и советского периода. Это продолжение темы, частично затронутой в моей публикации «Андеграунд для героя» (литературный альманах «Башня», Оренбург, 2001 г.), в которой речь шла о романе нашего земляка Владимира Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени».
Очень упрощенно я там обозначил главных персонажей темы «лишнего человека», из них основные: Онегин Пушкина, Печорин Лермонтова, Рудин Тургенева, Николай Кавалеров Олеши, герои «московских повестей» Трифонова и Петрович Маканина. При всей разнице социального статуса и всех временных различиях их объединяет нечто значительное. Они по своему уму, наблюдательности по отношению к жизни и людям, особой зоркости очень даже возвышаются над окружающей средой, над толпящимися вокруг посредственностями. И к этой среде, к толпе, а потом вообще ко всему окружающему у них появляется критическое, доходящее до язвительности отношение, которое с течением времени становится чертой характера. Скептицизм. Но скептицизмом все и кончается.
Правда, из числа этих возвысившихся русская литература выявила и личности, которые не ограничиваются критицизмом и издевкой, а выражают громкий протест, либо даже вступают в борьбу с окружающими посредственностями. Но всех их ждет печальный финал, так или иначе связанный с сумасшествием. Чацкий Грибоедова объявляется сумасшедшим: «Безумным вы меня прославили всем хором…». Булгаковский Мастер добровольно уходит в психбольницу. Маканинского художника Веню упрятывают в «психушку» и доводят до сумасшествия. Попадает туда и сам Петрович, оставаясь, правда, в здравом уме.
«Лишний человек» – совсем другое. Он видит и глупость, и посредственность, все понимает, язвит, но не протестует, «не высовывается». Поскольку знает: бесполезно. Может быть, потому он и выживает в действительности, а в нашей литературе переходит из поколения в поколение вот уже лет двести. А такие, как Чацкий, – редкость.
Теперь главный вопрос: почему именно в РУССКОЙ литературе так живуч тип «лишнего человека»? Начнем с того, что литература в ее самом высоком проявлении – отражение правды реальной жизни. Так почему в этой реальной жизни именно люди неординарные, зорко фиксирующие всякую глупость, оказывались лишними?
Ответ вижу в том, что именно у нас во все времена были наиболее характерны надзор и насилие государства над личностью. Возможно потому, что все, жившие здесь, были просто обречены на то, чтобы у нас существовало крепкое, доходящее до деспотизма государство с сильными надзирательскими функциями. Как только ослабевал надзор, начинались разброд и смута. Связано это с историческими условиями образования государства, географическим положением, но тут особый, отдельный разговор.
Пока же отметим, что именно периоды правления государей-деспотов в России наиболее длительны. А именно: Иван Грозный, Петр I (да, «мореплаватель и плотник», но и деспот, насаждавший неметчину), Николай I. После революции – Сталин. Правда, ставить его в один ряд с русскими царями и императорами никак не хочется. Хотя многие нынешние старички из партноменклатуры и органов любят повторять вот это: «вождь народов», «все плакали при известии о его смерти». Не все плакали. Сам слышал и читал, что многие – не кто-нибудь, а рабочие – злорадствовали. И называли его: «кавказский гуталинщик»…
Обратимся к самому существенному: насилие государства над личностью. Конкретизируем понятие «государство» по людским категориям: 1. правитель, государь; 2. его узкое окружение (в обиходе – «правящая верхушка»); 3. чиновничество. На них, чиновниках, и остановимся.
2. Око государево – конторская крыса
ЭТО БЫЛА вездесущая огромная армия исполнителей, проникающих во все щели обширной страны. И если страною правил деспот, эти исполнители доводили деспотизм до бытовых мелочей и создавали гнетущую обстановку, подавляя движения любой незаурядной личности. На правах ока государева. Большим обилием крепких слов отметил чиновника народ. Чинодрал. Чернильная душа. Конторская крыса. Бумажная мышь. Ну и так далее.
Любопытно, что лютую свирепость к чиновничеству выказали еще неотесанные, но очень свободолюбивые ватажники Стеньки Разина. Взявши Астрахань, они с остервенением рвали и выбрасывали конторские бумаги, которые, как свидетельствует очевидец, ворохами носились по улицам города. Понятно, почему. Ведь конторская бумага – продукт усердия и трудолюбия чиновника. Это еще вон когда – в 1670 году!
Крепко поплясала на костях чиновничества русская классическая литература. Хоть тот же Гоголь. Один только его Иван Антонович – Кувшинное рыло из «Мертвых душ» чего стоит. Блеск! То есть не сам Иван Антонович, а образ. Вспомните хотя бы сцену, в которой он так искусно вымогает взятку у Чичикова и ловко ее прячет.
А персонажи комедии «Ревизор»! Они особенно впечатляют нас, живущих далеко от столичных городов. Они, точнее их прямые потомки, до сего дня у нас живы и благоденствуют. И не диво – Гоголь написал «Ревизора» по рассказам Пушкина, вернувшегося из поездки в Оренбург и Уральск.
3. В новом обличьи
ПОСЛЕ революции, этак полтора десятилетия спустя, на территории бывшей империи образовалась новая. Тип восточной деспотии. Все потомки царской династии расстреляны, храмы разрушены. Поклоняться и молиться можно только вождю, хоть он и «гуталинщик».
К тому времени обрисовалось новое чиновничество. К уже имеющимся ранее его прозвищам добавились новые: бюрократия, партократия, партноменклатура. А «приводные ремни», «винтики» – все те же конторские крысы.
В литературе выходят на сцену глубоко копающие разоблачители этой публики – Ильф и Петров, Зощенко, особенно Булгаков и другие. Однако советская бюрократия вскоре убирает их со сцены, ориентируясь на своего хозяина. Хоть он однажды и изрек: «нам нужны Гоголи и Щедрины».
Слава богу, что хоть белая эмиграция сохранила для нас многих русских сатириков того времени. Например, Аркадия Аверченко. Он и такие, как он, оказались недосягаемыми для травли и запретов советских угодников.
Верноподданные чиновники внедряются в аппарат образованного в то время нового ведомства – Союза писателей. Это особый тип людей. С виду вроде писатель, а по сути – чиновник, зачастую ненавидящий истинный талант. Вроде как оборотень. Многие уже состоявшиеся писатели вынуждены тянуть чиновничью и пропагандистскую лямку. В тех условиях даже такие выдающиеся мастера, как Горький и Шолохов, постепенно деградировали.
Александр Фадеев, долгие годы возглавлявший Союз писателей СССР, после разоблачения культа личности Сталина и всех темных сторон того времени, застрелился. Может быть, потому, что осознал порочность порядков, которым ранее служил. Ведь когда-то он был истинным писателем. Его повесть «Разгром», написанная в двадцатые годы, талантлива без всяких оговорок.
Занимает свое место чиновник, ранее не виданный, – с нечеловеческим, зверским лицом. В расстрельном 37‑м. В подвалах НКВД. Двойки и тройки. Двое или трое полудурков, не имеющих не только юридического, но и вообще почти никакого образования, пытками вымогали нужные признания и решали, кого расстрелять, кого отправить в концлагеря. Никакое право, никакая конституция там не нужны были. Единственный ориентир – собачий нюх, подсказывающий, как угодить Хозяину.
В те годы «лишний человек» с его критицизмом и скептицизмом в литературе не появляется; Поскольку и в жизни он преследовался и отстреливался, как опасный зверь. Появляется он много позднее, после смерти Сталина. И тут же на него набрасывается чиновник (зачастую в облике писателя), служащий новой партократии, не разлучившейся со старыми привычками.
Здесь мы вправе воскликнуть: «Да что ж это за зловредная, злопакостная часть народонаселения – чиновники?! Может, чтоб зло пресечь, собрать их одним махом да и расстрелять всех к чертовой матери? Ну, не всех, так половину. А остальных отправить в концлагеря на десять лет без права переписки».
Но вот беда – делу это не поможет. На следующий же день появится новое чиновничество. Ведь без него не может и дня просуществовать ни одно государство. В конце концов дело-то они делают. А чтобы добросовестно работали и не воровали, надо навести общий порядок, что зависит от высшей власти. А с образованием демократических институтов в новую эпоху – и от активности всех граждан общества.
* * *
НАДО отдать должное той части писателей, которая не рвалась в секретари, на высокие должности, большие оклады, а писала и в самые мрачные времена. Писала «в стол». Как хоть тот же Булгаков. Далее – Солженицын, Дудинцев, Гроссман и так далее, и так далее.
После смерти Сталина, а особенно после застоя, к концу 80‑х хлынул поток талантливых произведений, ранее лежавших взаперти. Тиражи толстых литературных журналов перевалили за миллионные отметки! Но это уже особый разговор, совсем другое время.
Николай Трофимович Струздюмов – член Союза писателей СССР с декабря 1983 года, а с октября 1991-го – член Союза российских писателей. Книги его повестей и рассказов выходили в московских издательствах и в Южно-Уральском книжном издательстве. Публиковался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Урал», в альманахе «Башня». Произведения Н.Т. Струздюмова переведены и изданы в США, Германии, Польше. Живет в Оренбурге.