Страшно

≡ ИВАН ЮЛАЕВ ≡

В НАЧАЛЕ июня ходили в Страцеву за борщевиком. Борщевик – высокая съедобная трава с зонтиком наверху. Когда зонтик зеленый, с неспелыми семенами, то самый стебель борщевика, его дудка, бывает очень вкусным. Так считали Андрей, Толя Мячин и Чаек, — ведь они выросли в селе, где борщевик и вороняжка считались желанными лакомствами, а не распоследними сорняками. По правде говоря, приезжали гости из Ленинграда, пробовали на вкус и борщевик, и вороняжку, но только губы кривили и немедленно выплевывали лакомства вон изо рта. Но что им скажешь, этим горожанам? Чисто – несмышленыши!

С пучками сочных дудок, очищая зубами эластичные шкурки с мягкими волосками, приятели выходили уже из леса, но, завороженные огромной, быстро надвигающейся на них тучей, остановились под кроной темного столетнего дуба:

- О, пацаны! – воскликнул Чаек. – Лучше под деревом переждать, смотрите, чернота какая, смотреть страшно!

Не стали спорить с Чайком, присели под дуб. Дождь налетел крупными каплями с сильным ветром. Скоро так все зашумело, затрещало, заколыхалось в природе, что ребятки притихли поневоле, сбились в тесную голенастую кучку. Буйный ветер сдергивал пахучие листья с веток, поднимал и крутил в воздухе лесную постилку, ломал сучья; лес заполнился шумом дождя, вдруг хлынувшего потоками. Темные космы тучи расплетались прямо над кронами мокрых дерев, закрывая фиолетовой пеленой горизонт. Ослепительно-яркая пика вырвалась из темного нутра неба, впилась в желтое поле сурепки, шипящий удар грома с треском разрядился прямо над головами. Потом еще сверкнуло, и еще, и еще раз, все ближе к дубу! Потом как хряснет! Как рявкнет в самые уши! Толя Мячин начал в землю зарываться, оглушенный Чаек с вытаращенными глазами закричал Андрею:

- Бежим! Сейчас в нас вмажет! – и кинулся в кусты.

Андрей шелохнуться не мог, левой рукой дудки к груди прижал, а правой, как его сестра учила, перекрестился три раза. Молния в соседнее дерево врезалась огненным копьем, дерево охнуло, окуталось белым паром и вспыхнуло свечой. Ливень пуще принялся хлестать и шуметь, вода полилась как из водопада, мимо дуба зажурчали глинистые потоки, зазевавшаяся землеройка, цепляясь коготками за корешки, пыталась справиться с водой, но ее протащило в самую низину. Но вот стихло над лесом. Раскаты грома ушли к другому селу, с востока небо очистилось от хмари, и солнце вновь засияло на умытой лазури.

Андрей, сняв сандалики, вышел босиком на промокшую дорогу. Земля была теплой, продавливалась меж пальцев тонкими вязкими ленточками. Весь мокрый Толя Мячин выбрался из кустов, скользя по грязи, подошел к Андрею, чуть впереди, держа связанные кеды в руке, вышел из мокрого леса Чаек.

- Ух, — сказал Чаек, — и полоскало! Прибить могло. Мне бабушка говорила, нельзя в грозу под высоким деревом сидеть, а мы как эти… уселись.

- Если молнией оглушит, — сказал Толя Мячин, — человека надо в землю закапывать, земля электричество в себя возьмет.

- Чем ты его будешь закапывать – ногтями?

- А ты чо, Андрей, крестился, что ли? – спросил Толя Мячин.

- Крестился.

- А кто тебя научил?

- Сестра.

- А правду говорят, что у тебя дед попом был?

- Правду. Священником. Отец говорил, его еще в тридцать первом году на Соловки сослали.

- А за что сослали?

- За то и сослали, что в Бога верил.

- А ты в Бога веришь?

- Верю.

- А как ты веришь? Бог – это, по-твоему, кто? Старичок на облаке?

- Ну да. Старичок на облаке…

- Не хочешь говорить или сам не знаешь?

- А вот придем домой, отец тебе расскажет.

В селе орали петухи, брички ездили мягко, без стука, на дойке мычали коровы, и ребятня визжала у пруда, купаясь в парной воде. В задней избе отец, сидя за столом, перебранивался с недовольной тетей Кулишей, которая пыталась унести со стола чирок, а отец не давал. Тетя Кулиша жаловалась отцу, что устала смотреть за двумя дворами, что у нее тоже годы и спина плохо гнется, и чтобы отец не пинал погоду, а искал бы подходящую женщину да женился, не век же бобылем жить. Андрей с друзьями уселись за стол, тетя Кулиша налила всем прохладного молока из стеклянного кувшина в бокалы, нарезала купленного в пекарне хлеба – у пареньков после дождя был собачий аппетит. Отец осмотрел их, улыбнулся:

- Что, под грозу попали?

- Ага. Пап, а человека может грозой убить?

- Это как Бог скажет. Бог – он и милостив, и суров, — отец положил кулак на стол и в упор, тяжеловато посмотрел на пацанов, а у тех и дух перехватило. – Вот когда я таким мальчишкой был, как вы, мне случай запомнился. Тоже после грозы привозит мужик в телеге мертвеца к церкви, просит батюшку, отца моего, отпеть покойника перед похоронами. Отец спрашивает, как умер человек? Мужик говорит: «Громом убило». И правда, покойник черный весь, как уголь! Тогда отец подошел к телеге и сдернул с мертвеца попону, а на бедре у того, вот как сейчас вижу, две большие черные буквы, будто клеймом выжжены, — и отец, выпрямив спину, два раза ткнул указательным пальцем в стол, отпечатывая каждую букву: – Г.Б. «Нет, — говорит батюшка, — отпевать не буду, и похороню за кладбищенской чертой». Мужик чуть не в слезы: да как же так, ведь не самоубийцу привез, а по несчастию! «А потому, — говорит батюшка, — что две эти буквы и означают не что иное, как Гнев Божий! И за всю службу у меня это второй случай».

- А чем он так написал? — спросил отца Толя Мячин.

- А огненным перстом своим и написал. И знал, кому и за что написать!

- Так за оградой и похоронили того мужика? – спросил Чаек.

- Похоронили на кладбище, смиловался батюшка. А отпевать не стал.

- А зачем надо покойника отпевать?

- А затем, чтоб душа его после смерти не блукала на земле, чтоб умершие родственники встретили ее на небесах, чтобы Бог и его ангелы знали о кончине человека.

- А кто такие ангелы?

- Духи светлые. Ангел сейчас в одном месте, а в мгновение ока уже в другом. Ни стен, ни запоров, ни дверей нет для них, и умереть они не могут. И различаются по чинам. И у каждого человека есть с самого рождения свой ангел, ангел-хранитель. Да не всегда он рядом: делает человек доброе дело, ангел с ним, а творит зло, так ангел отошел и не смотрит.

- А можно со своим ангелом говорить?

- Можно, коль научат.

- Пап, а какая она, душа? – спросил Андрей отца.

- Душа – это внутренний человек, такой, как ты.

- На меня похож?

- Как две капли воды.

- А ты видел своего внутреннего человека?

- Я видел.

- А на что он нужен, внутренний человек? – спросил Чаек.

- Он все о тебе записывает, хорошее и плохое, а после смерти Бог по этим записям судит, куда твоя душа попадет – в ад или в рай.

- Получается, он сам о себе пишет? Если тело умрет…

Отец помолчал:

- Это вам еще рано понимать.

- А сам-то Бог, — спросил Толя Мячин, — он где?

- Везде. Мы живем в Боге, и он живет внутри нас.

- А на войне люди верят в Бога?

- Всякие бывают. Раз на позиции слышу, молодой солдатик Бога хулит. Мол, на что мне Бог, если он невидим и никакой помощи мне не оказывает? Я его попытался урезонить, так он еще и надо мной смеется. А тут на тебе, «мессеры» налетели, минометы гвоздят, голову не поднимешь. Лежу в воронке, и так у меня под сердцем заныло, будто толкает кто: дескать, поменяй место, не жди лиха, я вскочил да бегом в другую воронку. И только перебежал, как мина завыла и – хлоп! — прямо в оставленную воронку, только комья полетели! Нам отходить, слышу, кто-то стонет: «Михал Иваныч, не бросай!» Гляжу, тот самый солдатик, весь осколками исполосованный. Меня тоже в руку зацепило, но легко, я солдатика положил на плечо – и бегом к своим, а уж вижу, автоматчики немецкие наперерез бегут, но санитары наши их очередями отсекли. Бог миловал, проскочили. Солдатик тот выжил, да обет дал Бога не хулить.

- Если Бог есть, — сказал Толя Мячин, — зачем столько церквей разорили?

- Затем, что перестали Бога любить. Люди думают, что все их дела со смертью и кончатся, а как раз только и начнутся.

- А что это за люди?

- Безбожники. Вот, казалось бы, чем вреден верующий человек? Ведь не враг! Нравом тих, в быту скромен и разумен, детей воспитывает в послушании. Но нет, приходят и мучают, и жгут, и убивают за веру, и ссылают в топи и болота. Вот и в нашей церкви верующих людей стреляли и шашками рубили, и от крови скользко было…

Андрею становилось не по себе, он боялся слушать отца, украдкой поглядывал на друзей, но и по их мордашкам водил белой кистью услужливый страх. Тут зашла баба Кулиша, взглянула на ребятишек, напустилась на отца:

- Михаил, ты что теперь за мальцов-то взялси? Ты погляди-ка, на них лица нет! И хватит, хватит детей пугать!

- Не пугаю я их, — возразил отец, — а если родились русскими, то пусть знают.

Когда ребятки вышли из дома на улицу, под солнце и ветерок, Андрей уже совсем другими глазами посмотрел на окружающий мир. И все же ему подумалось, что если бы человек рождался не маленьким, а сразу взрослым и все понимающим, и если бы мог человек свободно перемещаться по необъятному космосу и выбирать миры на жительство, то, вдруг открыв прекрасный и грозный мир Земли, может быть, остановился бы на нем.

---

Иван Михайлович Юлаев родился в 1949 году в селе Благодарном Ташлинского района Оренбуржья. Жил в Чимкенте, Уральске, школу окончил в Стерлитамаке, оттуда и был призван на флот. В 1972 году приехал в Набережные Челны на строительство Камского автозавода, работал, начал заниматься в литобъединении. В 1989 году в Казани вышла первая книга прозы Ивана Юлаева «Теплые ветры». В 1991 году он вернулся в Оренбург. Здесь увидели свет его книги «Ростошь», «Сказки и мечты», «Встретимся летом», «Природой сотворенный храм». В 1998 – 2000 годах Иван Михайлович возглавлял Оренбургское региональное отделение Союза российских писателей. Лауреат губернаторской премии «Оренбургская лира».