≡ АЛЕКСАНДР ЧИНЕНКОВ ≡
– Значит, ты и есть Тархей Сосновцев!
Комиссар Прохоров осмотрел казака с головы до ног и хмыкнул.
Сосновцев стоял перед ним навытяжку и глупо улыбался. Он знал, что инвалидов в армию не берут, и черед не дойдет до него. Одного только не мог взять в толк Тархей: для чего его вызвали в избу Матюхи Бондарева, в которой квартирует штаб красноармейского отряда?
Всего полгода прошло с того дня, когда он вернулся в родную станицу из госпиталя, после тяжелого ранения. Когда это было? Казалось, целая вечность минула с тех пор. Чудно: выходит, что воевать на фронте с германцем он был не годен, а сейчас…
Он покосился на сидящих за столом красноармейцев. Они о чем-то оживленно перешептывались, кивая в его сторону, и бросали на него красноречивые взгляды.
Его больше ни о чем не спрашивали. Решали его судьбу просто так, как самим заблагорассудится. Наконец, комиссар отошел от стола.
– Подними руку! – потребовал он.
Сосновцев подчинился, подняв вверх правую руку.
– Теперь другую!
Казак послушно исполнил и этот приказ.
– А еще инвалидом называется! – загоготал комиссар. – Да тебя оглоблей не перешибешь!
О комиссаре уже неделю ходили по станице слухи, что чудаковатый он. Говорят, контузило на фронте, и он с тех пор умом повредился. А сам он будто о хвори своей и знать не знает.
Тархей знал Ваську Прохорова не понаслышке. Бездельник, голытьба и горький пьяница из Пречистенки. Раньше он частенько мелькал в Сакмарской станице. Бывало, батрачил на богатого казака Ерофея Скородумова. Их и на войну с Германией вместе забрали, только на фронте пути-дорожки разошлись.
После тяжелого осколочного ранения в живот Тархей едва выжил. Оттяпали в госпитале половину желудка, часть кишечника и отпустили помирать домой. Но унаследованный от родителей железный организм помог казаку справиться со смертью. Хотя здоровье его заметно пошатнулось. Тархей уже не был силен и крепок, как прежде, хотя, глядя на него, трудно было это заметить.
Васька Прохоров тоже вскоре объявился в станице. Но вел себя как-то странно и необычно. Водку пил он теперь в меру и не напивался до чертиков, как раньше бывало. Перестал знаться с бывшими приятелями, ни с кем из станичников не вступал в разговоры. Проходя мимо знакомых, Прохоров делал вид, словно ему в тягость слышать голоса посторонних людей.
А вот Тархей продолжал думать, что все осталось по-прежнему. Хотя жизнь за последнее время круто изменилась, он считал, что это не так. Он всячески убеждал себя, что пережитое им на фронте осталось там, далеко. Хотя к власти здесь пришли большевики, но только на время. Главное, что ничего не изменилось в нем самом. Он такой же, как и прежде.
Станичники часто просили рассказать о фронте. Но он замыкался и уходил. Вскоре его оставили в покое. Но вот сегодня…
– Ну чево молчишь, как сыч? – спросил у него комиссар Прохоров.
– А што говорить? – пожал плечами Тархей.
– Что рад послужить делу революции!
– Чаво?
– Народу послужить рад, говорю? – комиссар пригладил ладонью новенькую кобуру на боку и продолжил: – Ты готов записаться в отряд Красной армии? Ты готов смыть с себя черное пятно классового врага и эксплуататора?
«Словечек-то каких нахватался, прохвост, – с горечью подумал, глядя на Ваську, Тархей, – язык эдак не повернется, штоб выговорить!» Но вслух на вопросы комиссара он не ответил. Будто и не слышал их.
– Оглох, что ли? – прикрикнул на него Прохоров. – Может, ухи твои прочистить?
Тархей промолчал и на этот раз.
Комиссара и сидевших за столом красноармейцев молчаливость и замкнутость Тархея насторожили.
– Ты меня не слышишь или слухать не жалаешь? – крикнул Прохоров и даже топнул ногой. – А может, ты натура скрытая? А? Землячок?
– Не могу я сызнова в солдаты идти, – угрюмо выдавил из себя Сосновцев. – У мя полжелудка оттяпали… да и кишок малеха.
– Энто не отговорка! – возразил комиссар Васька, убирая ладонь с кобуры. – Что желудок оттяпали – совсем не плохо! Жрать меньше будешь. Нам токо руки и ноги твои нужны! Желудком не выстрелишь да и саблю не удержишь!
Никто в станице не мог взять в толк поведение Прохорова. Вначале пытались объяснить его замкнутость взрослением на фронте. Дескать, близость со смертью вправила ему мозги. А потом все привыкли к его молчанию. Затем Васька вдруг исчез. Словно сквозь землю провалился. Но вскоре настал тот день, когда он вернулся в станицу комиссаром отряда красноармейцев…
– Да контра он, комиссар! – услышал Тархей выкрик одного из красноармейцев и встрепенулся. – Шлепнуть его – и сказ весь!
– Шлепнуть всегда поспеем, – неожиданно возразил Васька. – Человека вразумлять надо! Кады классового врага перетянешь на свою сторону, тады и заслуга в том немалая!
Тархей с облегчением вздохнул, отер заблестевший на лбу пот и сказал:
– Дык я што, супротив власти вашенской? Упаси Хосподь от напасти эдакой! Я человек мирный, богобоязненный. А воевать больше не могу. Хоть на куски рвите.
Комиссара такое его многословие заметно удивило. Но, к счастью, он не собирался ломать над ответом казака свою голову. С кем-нибудь другим он бы повел себя предсказуемо – приказал расстрелять. Но с Тархеем… У него были определенные мысли в отношении Сосновцева. И это были его мысли, о которых он не хотел говорить никому.
Не успела Глаша Сосновцева внести в избу дойницу с молоком и поставить ее на лавку, как услышала скрипнувшую позади дверь.
«Што-то ранехонько нынче Тархей с поля вернулся, – подумала она и, обернувшись, обмерла. Перед ней стоял Васька Прохоров, запыхавшийся, бледный и какой-то взбудораженный.
– Ну, здравствуй, Глаша! – сказал он.
Глаша ничего не понимала, но выражение лица незваного гостя повергло ее в ужас.
– Ты чаво энто явился? – прошептала она краснея. – Тархея нету дома. Он…
– Я знаю, хде муженек твой, не сумлевайся.
Прохоров уставился на Глашу так, будто хотел проглотить ее заживо. Он прикоснулся указательным пальцем к ее пунцовой щеке, словно желая удостовериться, что это именно Глаша, а не какая другая. Чуть подался вперед, а на лице замелькала гадкая ухмылка.
– Не серчай, красавица, – прошептал Васька похотливо. – Не ведаю, как ноги сами к тебе привели. Но, будь добра, айда со мною… Ты должна пойтить со мною!
– С тобой? Куды? – забеспокоилась Глаша. – Я мужнина жана. И не вдова даже.
– Ежели не пойдёшь, то зараз вдовою станешь, – улыбаясь, пригрозил Васька. – Я твово увальня давеча от пули и от службы народу уберег. А он разве те об том не сказывал?
– Сказывал, как же. Спасибочки тебе, – сказала Глаша, освобождаясь от его рук.
– Тваво спасибо мне мало! – пробубнил недовольно Прохоров, становясь серьезным. – Ты меня понимаешь? Ну тады айда, ступай за мною!
Глаша была в недоумении. Она все еще не понимала, чего добивается от нее комиссар красноармейцев.
– Куды ты меня тащишь? – воскликнула она, снова пытаясь высвободиться из цепких рук Васьки.
– А то сама тово не ведаешь, дура! – выдохнул тот, начиная сердиться. – На сеновал айда, овца безмозглая… Хошь муженька при себе зрить – тады молчи и повинуйся.
Тархей готовил делянку к сенокосу. Он ходил по ней взад и вперед, очищая от камней, кустов и сухих веток. Вдруг на меже каркнула ворона. Он остановился и пристально поглядел в ее сторону.
«Почему энто она одна в поле, а не со стаей? – подумал Тархей, разглядывая беспокойно каркающую птицу. – Мож, весть каку худую на хвосте мне принесла?»
Нагнувшись, он схватил ком земли и швырнул его в ворону. Не попал. А та лишь отлетела на несколько метров дальше, вновь уселась на меже и, расправив крылья, опять противно закаркала.
– Ты, видать, смерть себе у мя выпрашиваешь? – крикнул ей Тархей. – Нечаво здеся тереться да глотку драть. Лети прочь, покудова каменюгой не оховячил!
Но, словно издеваясь над ним, ворона засуетилась и закаркала еще громче.
«Видать, што-то неладное дома стряслось, – подумал казак встревоженно. – Небось страшное што-то?» Ворона каркает так, как будто сказать что-то хочет. «Домой спешить надо, – мелькнула в голове мысль. – Лишь бы там токо все хорошо было. А можа, с детьми што? Оне же щас в Янгизе у бабушки…»
Видя, что женщина не желает следовать за ним, Васька размахнулся и со всей силы ударил ее по лицу. На его губах блуждала зловещая ухмылка. Он жадно смотрел на корчившуюся на полу Глашу, чувствуя, как по всему телу разливается жар. Васька склонился над ней и схватился за платье. Глаша оцепенела. Но как только Прохоров стал рвать на груди кофточку, она опомнилась. По лицу пробежала судорога, а глаза загорелись гневом. Что было мочи, она оттолкнула от себя насильника. Но он, нарвавшись на сопротивление, возбудился еще больше. Не в силах совладать с мужчиной, Глаша закричала.
– А ну заткнись, курва! – Васька вновь ударил ее по лицу. – Ты што мыслишь, хто-то поспешит к тебе на выручку? Да я утром же расстреляю кажнова храбреца именем народа, да ешо перед всей станицей!
– За што ты эдак со мною вытворяшь? За што? – рыдала Глаша. – Срам-то какой, о Хосподи! Ты же меня на всю станицу осрамил, аспид проклятый!
– Будешь знать, как кобениться со мною, лярва! – злорадствовал насильник. – Поди не впервой с мужиками шашни разводишь? Ешо спасибочки опосля скажешь! Твому инвалиду до меня ого-го!
Глаша сопротивлялась отчаянно. Но Васька отступать не собирался. Его дерзкие глаза налились кровью, а лицо исказила злобная гримаса. Ему удалось сорвать с Глаши одежду, но когда он отвлекся, чтобы стянуть с себя штаны, женщина выскользнула из-под него ящерицей, быстро вскочила и бросилась к двери. Опомнившись и матюгнувшись, Васька бросился за ней следом, натягивая на ходу штаны.
Тархей вихрем ворвался в избу. Не застав жену, он немного пришёл в себя и осмотрелся. Увидев опрокинутую лавку и разлитое по полу молоко, он пришел в ярость. То, что в его отсутствие в доме что-то произошло, не вызывало никаких сомнений. Не зная, что делать, Тархей, как безумный, выбежал из избы и схватил воткнутый в чурбан топор. Теперь у него в руках было оружие, с которым он мог вступить в борьбу с любым врагом.
У амбара заскулила собака. Тархей подбежал к ней и провел перед лицом ладонью, словно пытаясь отогнать от себя кошмарный сон. Верный Султан издыхал, залитый кровью. Казак потрогал пса рукой и нащупал отверстие от пули.
– Штоб ты сдох, Васька! – закричал он в ярости своей догадки. – Зарублю тебя, скотина! Ей-богу, зарублю!
В поисках Глаши разъяренный казак осмотрел все подворье. В сарае увидел застреленную корову Ромашку, но жены нигде не было. «Хосподи, хоть бы жива была! – подумал он, выбегая на зады. – Хоть бы Хосподь сохранил тебя, душа моя… Супружница моя ненаглядная!»
Глашу он нашел неподалеку от реки, в кустах, без сознания. Он взял ее на руки и бережно перенес в избу. Лишь Уложив Глашу на постель, Тархей перевел дыхание.
Она лежала на чистой простыне в окровавленной рубахе, бледная, с распухшими от побоев губами. Руки и ноги ее были разодраны до крови ветками шиповника. Лишь теперь, охваченный страхом, Тархей зарыдал. Его жена лежала безмолвная и неподвижная.
Стараясь вернуть ее к жизни, Тархей делал все, что только мог. В эти часы он даже не вспоминал о Ваське-комиссаре. Но тот сам вошел в избу с наганом в руке, сразу нацелив его в спину Тархея.
– Что, явился домой, Тархеюшка? – хихикнул Прохоров. – Нельзя красивую жену одну в избе оставлять. Сам зришь, какое нынче времечко смутное!
Голос комиссара привел казака в чувство. Он резко обернулся и замер, увидев нацеленный на себя револьвер.
– Токо попробуй выкинуть што-нибудь! – крикнул Васька, описав полукруг стволом. – Зараз пристрелю, как пса твово и корову! До кучи!
С улицы послышался конский топот и крики:
– Гей, комиссар, хде ты?
– Да здеся я, здеся! – не отводя взгляда от Тархея, крикнул Васька. – В штаб скачите… щас я … следом прибуду.
– Тама посыльный из Оренбурга прибыл! – закричал в ответ с улицы все тот же голос. – Немедля к себе требуют!
– Иду! Иду! – заорал злобно Васька и лишь на мгновение обернулся на дверь. – На часок отлучиться не дадут, сво…
В тот же миг в воздухе промелькнул топор, брошенный Тархеем. Топор несколько раз крутанулся в воздухе и пролетел мимо, лишь слегка поцарапав лезвием шею комиссара.
Васька выстрелил. Тархей, взявшись за грудь, рухнул на пол.
– Именем революции, именем народа ты приговариваешься к смерти, паскуда! — выкрикнул Прохоров, убирая наган в кобуру. – Ты заслужил эдакую кончину, вражья морда!
* * *
Прошло три года. На Колчаковском фронте судили командира полка.
Над селом сгустились сумерки, и в избе, где заседал революционный трибунал, зажгли свечи. Комполка Прохоров ерзал на стуле, с тревогой вглядываясь в каменные лица членов трибунала. Не выдержав, он спросил у сидевшего рядом комиссара:
– А чего полк ушел, не дождавшись решения трибунала?
– По распоряжению члена Реввоенсовета, – шепотом ответил тот.
– А когда он прибыл?
– Час назад.
– Для чего?
– Чтобы лично присутствовать на трибунале.
– Тогда где ж он?
– В соседней комнате. Донесение строчит в штаб армии!
Тем временем председатель трибунала встал из-за стола и оглядел присутствующих.
– Пора бы начинать, – сказал он и бросил взгляд на приоткрытую дверь в соседнюю комнату.
– Товарищ член Реввоенсовета просил начинать без него, – ответил молодой ординарец, привстав с табурета. – Он присоединится сразу, как только закончит…
Председатель пожал плечами, слегка откашлялся и посмотрел на приросшего к стулу Прохорова.
– Товарищ комполка, – сказал он. – Прошу объяснить всем нам причины отхода ваших красноармейцев с занимаемых позиций.
Прохоров встал, оправил на себе гимнастерку и хриплым от волнения голосом ответил:
– Враг превосходил нас численностью. Я дал приказ к отступлению, чтобы спасти людей!
Секретарь трибунала записал на бумаге его ответ.
– А почему с вами отступила только половина полка? – снова спросил председатель. – Комиссар Еремин со второй половиной не оставил позиций и погиб! Но он выполнил приказ до конца. А вы…
– Я поступил так, как должен был поступить любой командир на моем месте, – угрюмо ответил Прохоров, чувствуя, как гимнастерка прилипает к спине.
Как только секретарь записал и этот его ответ, председатель заговорил снова:
– За то, что вопреки приказу армии вы без соответствующих указаний бросили позиции, чем поставили под удар всю армию, сейчас вы преданы суду. Из-за вашего поступка или трусости последствия могли быть плачевны. Если бы комиссар с остатками полка не задержал врага…
Трибунал длился уже больше часа. Поступок комполка был рассмотрен и обсужден со всех сторон.
Председатель трибунала под конец сказал:
– Комполка Прохоров виновен. Он должен был действовать в точном соответствии с приказом. Из-за его действий мы могли потерпеть серьезное поражение, если бы положение не спас погибший комиссар полка Еремин. Поэтому я предлагаю строго осудить поступок комполка Прохорова, взяв с него слово члена ВКП(б) больше никогда так не поступать!
Другие члены трибунала кивнули соглашаясь. А председатель продолжил:
– Сейчас полк передан под командование Захара Сироткина. Надо походатайствовать перед Реввоенсоветом, чтобы полк вновь вернули под командование Прохорова.
Тот почувствовал было облегчение, но тут же возмутился:
– Мой полк передали пацаненку энтому?
– Увы, так, Василий Петрович, – ответил сочувственно председатель трибунала и покосился на дверь, из-за которой все еще не вышел высокопоставленный гость. – Но будем считать, что это ненадолго.
Глотнув из стакана воды, председатель снова кашлянул, прочистив горло, и сказал:
– Теперь переходим к голосованию. Кто за то, чтобы признать комполка Прохорова невиновным, прошу поднять руки.
Произведя подсчет, он с облегчением вздохнул и подвел итог:
– Пятнадцать человек считают его невиновным! Теперь пусть поднимут руки те, кто считает Василия Петровича виновным.
Пересчитав поднятые руки, председатель нахмурился и с озабоченностью сказал:
– Тоже пятнадцать! Гм-м‑м… Тогда поступим так. Ввиду того, что мнения разделились, будем считать это обстоятельство в пользу комполка Прохорова и признаем его невиновным!
Дверь соседней комнаты скрипнула. Вошел член Реввоенсовета собственной персоной.
На вид ему было за сорок, высокого роста, широкий в плечах, он по всему виду своему был суровым военачальником. Когда он подошел к столу, на лицах членов трибунала появились маски какой-то рабской угодливости. Их глаза выражали безграничную преданность и раболепие.
Оправданный трибуналом Прохоров едва не задохнулся, увидев вошедшего. Лицо его приняло пепельно-серый оттенок, а руки нервно заерзали по коленям.
Член Реввоенсовета обернулся и посмотрел на подсудимого в упор. Василий Прохоров едва не съехал со стула на пол, съежившись под его твердым и уверенным взглядом.
Высокий гость из штаба армии пристально смотрел на него холодными, как сталь, глазами. Затем отвернулся и, обращаясь ко всем присутствующим, сказал:
– Товарищи! Что я только что услышал? Вы сейчас оправдали труса и предателя? Этот негодяй покинул линию обороны в самый ответственный момент и подставил под удар всю армию. Отдав преступный приказ к отступлению, он спасал не людей, а собственную шкуру!
– Но, Тархей Григорьевич, – хотел вклиниться председатель, робко привстав из-за стола, но, встретившись с суровым взглядом члена Реввоенсовета, осекся и опустился на скрипнувший стул.
– Я так понял, что мнения присутствующих разделились? – продолжил гость. – Пятнадцать человек против пятнадцати?
– Так точно, Тархей Григорьевич! – кивнул председатель трибунала.
– Тогда я присоединяю свой голос к тем пятнадцати товарищам, кто считает комполка Прохорова виновным! И еще я скажу слова, которые когда-то давно сказал мне один подлый человечек, едва не убивший мою жену.
Он снова посмотрел на едва живого от жуткого страха Прохорова:
– Именем революции, именем народа ты приговариваешься к смерти, паскуда! Ты заслужил эдакую кончину, вражья морда!
Александр Владимирович Чиненков родился в 1961 году в Медногорске. Потомственный казак. Окончив школу милиции, он по направлению приехал в райцентр Сакмара. Здесь написана его трилогия «Территория зла» (1998), вышедшая в московском издательстве «Вагриус», и исторический роман «Слово атамана Арапова» (2007, Оренбург). В ноябре 2007 года принят в Союз российских писателей.