Ублюдок

 АЛЕКСАНДР ЧИНЕНКОВ 

Светлой памяти моего тестя
Скоробогатова Дмитрия Константиновича посвящаю

В ЛЮБВИ ей никогда не везло. Подруги и младшая сестра Евгения с двенадцати лет ходили с парнями на посиделки. Им дарили цветы, признавались в любви… А вот Екатерина… Она будто венцом безбрачия была помечена – одна и одна.

Сестра и подруги много раз пытались найти ей парня, но не складывались у Кати отношения с противоположным полом. Все на танцах, а она дома. Все танцуют и веселятся, а она плачет в подушку и губы кусает. Казалось бы, все при ней – стать, красота… Любая позавидует! А вот та изюминка, которая притягивает парней как магнитом, видимо, отсутствовала. И возраст к замужеству в самый раз пришел, да свататься никто не идет…

Жарким июльским днем Катерина пошла за водой к колодцу. Набрала полные ведра, зацепила их коромыслом, набросила привычно на плечо и пошла к дому. Когда до калитки оставалось не более десяти шагов, она вдруг оступилась, покачнулась и уронила ведра вместе с коромыслом под ноги. Вода расплескалась, и Екатерина едва не расплакалась от досады.

Мимо проезжала телега. Симпатичный мужчина лет тридцати остановил лошадь и легко спрыгнул с повозки.

– Ну? Чего слезы проливаешь, дуреха? – спросил он ласково, подняв ведра. – Подумаешь, беда какая. Всего-то воду пролила. А может, ты ее последнюю из пересыхающего колодца вычерпала?

Екатерина опустила глаза. Заметив ее смущение, незнакомец улыбнулся еще шире:

– Стой здесь. Я мигом…

Она не успела опомниться, как мужчина стоял перед ней с полными ведрами. И только тут Катерина как следует разглядела его.

Высок, хорошо сложен. Больше всего ее поразили глаза. Большие, голубые и очень добрые. Губы сложены в застенчивую улыбку. Брови и волосы черные. С ней он разговаривал тихо и ласково, в каждом его слове чувствовалась доброта.

Незнакомец поставил ведра и, протянув руку, представился:

– Петром меня матушка при рождении назвала. А фамилия моя Быков.

Екатерина в замешательстве минуту-другую постояла с опущенной головой и наконец посмотрела в улыбающееся лицо мужчины. Ее темно-карие глаза влажно блестели. Петр сделал шаг к ней, но она спешно попятилась, всем видом говоря: «Нет, нет, не подходи близко! Пожалуйста!»

– А я здесь случайно, – оправдывался Быков. – В эмтээсе работаю механизатором. А вам вот в Чилижном поле пашу. А сам на станции Желтое живу. Вот сейчас в МТС еду за запчастями. Трактор сломался…

Петр говорил и говорил, видимо, не слыша себя и не замечая, что непоследовательностью фраз путает собеседницу. Но, к счастью, и она не слышала его слов. Катерина утонула без остатка в его глазах.

– А может, к реке съездим? – неожиданно предложил Петр. – Искупаемся? Жара ведь!

– А запчасти? – сказала девушка. – Ты ведь в МТС едешь, а не на Сакмару?

Катерина никогда не ездила с незнакомыми мужчинами, а тут согласилась – сразу прониклась к Петру доверием. Быков взял вожжи, и телега, скрипя колесами, тронулась.

Сначала ей стало страшно, а потом… У реки Катерина успокоилась. Пока новый знакомый купался, она дожидалась его на берегу. Затем они сидели рядом, бросали в воду камешки и разговаривали.

Петр рассказал, что был женат, но теперь один… Его жена наложила на себя руки. Это неожиданное признание удивило и насторожило Катерину.

– А почему она это сделала? – спросила она.

– Болела, – нехотя ответил Быков. – И детей иметь не могла, а я… Я очень хотел сына!

– И поэтому она…

– Повесилась, – продолжил Петр. – Ушла ночью в лес и петлю на шею себе набросила.

На этой грустной ноте у них отношения и завязались крепким узлом. Осенью, после уборки урожая, Быков прислал в дом Катерины сватов.

Свадьба прошла небогато, но весело. Фамилию Лащева Катерина поменяла на фамилию мужа и стала Быковой. Молодая семья поселилась на станции Желтое, где от МТС им выделили плохонькую квартиру в железнодорожном бараке.

В первую брачную ночь жена пообещала Петру родить мальчика. Прошло полгода, год, а Катерина все не могла забеременеть. Пошла в больницу и с ужасом услышала врачебный приговор: «Детей у тебя не будет!»

Еще год она скиталась по больницам, а муж… С ним стало твориться что-то непонятное. Начал пить и охладел к ней как к женщине. Долгожданное счастье убегало, и тут…

Поздним весенним вечером 1941 года входная дверь отворилась, и вошла Евгения. Петра дома не было: задерживался на работе. Хлопотавшая у примуса Екатерина, увидев сестру с узелком в руках, выронила половник.

– Надоела мне деревня! – с порога заявила Женя. – Коровы и грязь, больше ничего. Я в Чкалов уеду, учиться на медика поступлю. И замуж там выйду. Не где-нибудь расписаться хочу, а в загсе, как нормальные люди.

Оправившись после неожиданного появления сестры, Катерина осудила ее поступок:

– А как же родители? Они же совсем старые? Как они теперь без тебя, предательница несчастная?

Но слова сестры Евгения пропустила мимо ушей. И осталась жить у Быковых, благо Петр не возражал. Он не замечал ничего вокруг, прочно сдружившись со спиртным…

Оказавшись без родительской опеки, Евгения начала брать от жизни все, чего ей недоставало в маленьком Чилижном. Бойкая на язычок, она понравилась местным парням и, не будучи писаной красавицей, была доступна каждому. Евгения гуляла со всеми, но по очереди – с заходами на сеновал или в баню. Катерина не знала всего. Она даже не догадывалась, что ее Петр тоже оказался в числе «поклонников» разгульной сестрицы.

В начале июня Евгения все же уехала в город «учиться на медика», а по Желтому поползли слухи, что она беременна.

После ее отъезда Петр запил крепче прежнего. Катерина больше не видела его трезвым: днем муж на работе, домой приходил ночью. Так продолжалось изо дня в день, ровно до 22 июня, когда гитлеровская Германия напала на Советский Союз…

* * *
ОТ БРОНИ тракториста Петр отказался и подал заявление с просьбой отправить его на фронт добровольцем.
– А чего меня дома держит? – хмуро говорил он плачущей жене, собиравшей его в дорогу. – Ни детей, ни плетей. Надоела до чертиков жизнь разэдакая. Пойду хоть с германцем повоюю да судьбинушку испытаю!

– А я? Как же я буду без тебя, Петя? – воскликнула в отчаянии Катерина, обнимая мужа.

– А тебе-то какая разница? – ухмыльнулся тот, освобождаясь от ее рук. – Живи-гуляй в свое удовольствие. Я тебе все прощаю. Все одно, жив ли останусь, головушку ли сложу, но в Желтое ни ногой. Так и знай!

На саракташском  вокзале, у поданного к погрузке эшелона, опухшая от слез Катерина ни на минуту не отходила от мужа. Цепляясь за его руку, она не переставала шептать, что обязательно дождется с войны. Люди умилялись, глядя на нее, и утирали слезы. В это время из толпы вынырнула Евгения. Она долго наблюдала со стороны за сестрой и ее мужем, изредка смахивая капавшие на щеки слезы. Когда объявили построение, Евгения набралась смелости и подошла к Петру. Она обвила его шею руками и поцеловала в губы.

– Я тоже буду ждать тебя, – сказала девушка, не замечая бледного лица сестры и видя лишь засиявшие глаза ее мужа. – Не дождется она – я дождусь!

Как только эшелон отошел от вокзала, Катерина тут же отвела сестру в сторону, развернула к себе лицом и жестко спросила:

– И что все это значит, объясни?

– Рассказать? – взвизгнула та истерично. – А что тебя интересует?

– Почему ты здесь, в Саракташе, а не в Чкалове? – спросила требовательно Катерина, не замечая любопытных взглядов посторонних.

– А тебе-то что? – спросила в свою очередь Евгения с вызовом.

– Ты же уехала учиться? – настаивала Катерина.

– Вот выучилась, погляди, на собак брехать, – всхлипнула сестра.

– Что, не взяли?

– Нет.

– А почему?

– Больной признали.

– Какой?!

– Беременная я…

Катерину как током поразило. Она схватила Евгению за плечи и затрясла ее, словно тряпичную куклу.

– Ты что, с ума сошла? – воскликнула она в сильнейшем возбуждении. – Когда нагулять успела, овца безмозглая?

– Успела вот, – озлобилась сестра. – Не чета тебе, кобыла бесплодная.

Катерина вздрогнула и отпустила Евгению. Слова сестры больно ударили ее. Будь они с сестрой одни, Катя непременно врезала бы Женьке по щеке… Катерина отвернулась и зашагала к грузовику, поджидавшему желтинцев, провожавших своих мужиков на фронт. Она шла не оборачиваясь, но чувствовала, что сестра плетется за нею.

Не разговаривая друг с другом, они доехали до Желтого, и тут, сойдя с машины, Катерина спросила:

– И куда ты теперь, горе луковое?

– Не знаю, – ответила сестра хмурясь.

– К родителям в Чилижное?

– У тебя поживу, если не прогонишь.

Катерина посмотрела на нее настороженно:

– Что, опять за свое возьмешься? Меня позорить будешь?

– Я счастье тебе привезла, – ошарашила неожиданным ответом Евгения. – Веди в дом. Там и расскажу тебе свою задумку!

Сестры пришли в осиротевшую после отъезда хозяина квартирку, сели за стол, и Катерина в нетерпении спросила:

– Ну?

– Два месяца у меня беременности, – пряча глаза, сказала сестра.

– И что с того? – нахмурилась Катерина.

– Нельзя мне аборт делать.

– Нельзя – так не делай.

– И ребенок мне не нужен, – продолжила Евгения.

Слова сестры повергли Катерину в замешательство. Она лишь беспомощно моргала, не зная, что сказать.

– Этого ребенка я решила тебе подарить, – продолжила Евгения. – Я выношу и рожу, а матерью ты считаться будешь!

Катерину как жаром обдало. Она едва не лишилась сознания.

– Ты что, Женька, совсем спятила? – прошептала она побелевшими от сильного волнения губами. – Да разве мыслимо такое – от родного дитя отказываться?

– Не нужен он мне, – упрямо пробубнила сестра. – Не хочешь ребенка, я выкидыш устрою.

– Выкидыш? – ужаснулась Катерина. – Как же ты сможешь это?..

Она замолчала. Язык не поворачивался обсуждать такое.

– Таз горячей воды и горчицу туда, – усмехнулась Евгения. – Верное средство. Ноги в такой водице попарить, и выкидыш обеспечен!

– Не смей не только говорить, но даже думать об этом в моем доме! – не выдержав, перешла на крик Катерина. – Я никак забеременеть не могу, а ты…

– Вот и возьми дитя мое, раз не можешь! – тоже закричала сестра. – Не нужен он мне, а тебе как раз и надобен! Ведь не чужой он тебе будет. Плод от сестры родной, пусть и не тобой рожденный!

Катерина сжала виски ладонями и закрыла глаза. Хоть и смутно, но она начала понимать, что в словах беспутной сестрицы что-то эдакое было, неправильное, но зазывное.

– И как ты все это хочешь проделать? – открыв глаза, спросила она у наблюдавшей за ней Женьки.

Та улыбнулась. Вопрос сестры она расценила как согласие, а потому сразу же оживилась:

– Бросай все, и мы с тобой уезжаем в город.

– Для чего мне в город?

– Там поступишь вместо меня на курсы медицинских сестер.

– Я? На курсы?

– Да.

У Катерины похолодело в груди, а сердце сжалось от предчувствия чего-то плохого.

– Ну что с лица сменилась, сестра? – коснулась ее руки Женьки. – Все у нас получится, как надо. Курсы эти от военкомата. Туда беременных не берут, а ты…

Катерина в смятении промолчала, а сестра продолжала:

– Мы поменяемся документами. Ты будешь мной, а я тобой! Ты будешь учиться за меня на курсах, а я вынашивать тебе дитя!

– Но… но зачем тебе все это? – словно боясь быть кем-то услышанной, прошептала Катерина.

– Мне нужно это образование, а тебе ребенок, – тут же ответила Женька.

– Да почему на эти курсы? Ты могла бы поступить…

– Я хочу быть медиком – и точка! – отрезала сестра. – Я хочу на фронт и буду там!

– Но ведь ты под сердцем дитя носишь!

– Я выношу его для тебя! Ты учишься, я вынашиваю, а потом все вернем на свои места!

– Но как? Ты же не получишь знаний, которых хочешь?

– Я буду учиться у тебя. Ты объяснять, а я слушать. Не беспокойся, ты же знаешь, что я все схватываю на лету!

– Да, это я знаю, – согласилась Катерина. – Но как же я людям объясню отъезд в город? А квартира? А добро в ней? На кого я все это оставлю?

У Женьки, видимо, были заготовлены ответы и на эти вопросы. Она покачала головой и лукаво улыбнулась.

– Вещи в Чилижное к родителям свезем, – ответила она. – Квартиренка твоя и даром никому не нужна. Пущай родители мужа о ней заботятся. А людям про отъезд ничего объяснять и не надо! Все знают, что ты подолгу от бесплодия лечишься.

– Да на фронт тебя же не возьмут. Тебе же еще семнадцать, – выискивала вопросы Катерина.

– Когда я рожу, а ты курсы окончишь, мне как раз восемнадцать исполнится, – ответила Женька.

Остаток дня и большую часть ночи они обговаривали эту затею. Катерина сомневалась, а Женька ее терпеливо уговаривала. К согласию они пришли только утром, после чего заснули.

* * *
КАК ИЗМЕНЧИВА жизнь! Катерина вспомнила о своей свадьбе. Уже три года минуло. За полгода разлуки с Петром вряд ли найдется день, когда бы она не думала о нем! А как только с сестрой приехала в Чкалов, сердце ее еще больше затосковало о воюющем где-то на фронте муже.

Поступая на курсы, Катерина испытывала такой страх, что готова была немедленно уехать обратно в Желтое. Документы сестры жгли ей руки. Катерине казалось, что все люди косятся на нее, как на воровку, и вот-вот схватят и отправят в тюрьму.

К счастью, все обошлось. Документы приняли, ее зачислили на курсы. Но стоило Катерине увидеть на улице милиционера, как наваждение повторялось. Хоть она и знала, что с документами все в порядке, а с сестрой они похожи как две капли воды, и даже стрижки у них одинаковые.

Уезжая в Чкалов, Катерина зареклась: как только получит документ, а Женька родит, она немедленно вернется в Желтое. О муже она решила тоже не вспоминать, хотя бы на время учебы. С фронта он не написал ей ни одного письма, хотя матери слал весточку чуть ли не каждую неделю.

Еще перед отъездом в Чкалов Катерина зашла к свекрови, чтобы попрощаться.

– Чаво приперлась? – хмуро спросила старуха, загораживая калитку.

– Да вот учиться я в город уезжаю, – ответила Катерина, опуская глаза. Она боялась свою свекруху. Эта злобная, вечно ворчащая бабка ненавидела сноху и славила на всю деревню. Катерина платила ей той же монетой, но делала это, когда никого рядом не было, – запершись дома, она высказывала все обиды, глядя на фотокарточку свекрови.

– Чаво это тебя угораздило? – процедила баба Марфа, как ее называли в селе. – Муж, значится, кровушку свою проливает на поле брани, а она… С курвищей, сеструхой своей, встренулася и айда в город задницами вертеть, прости Хосподи.

– Ну, мама…

– Чаво «мама»? Ишь ты, маму сыскала, шалава никчемная! Твоя мама эдака же срамница, как и вы с сестрицей! Думате, мне неведомо, какова мамка ваша в молодости была? Ославилася на всю Чилижную свою поганую. Ладно хоть дурень нашелся, што в жены ее взял! И вы обе, и она… Яблоко от яблони недалече падает!

– Не трогай маму, прошу тебя.

– Ишь ты, просит она! – увидев собирающихся у двора людей, закричала свекровь. – Люди добрыя! Полюбуйтеся-ка на шалаву энту! Ко мне, не спросясь, заявилася, да ешо слова сказать не дает! Сыночек мой, орел небесный, ожанился на энтой курице бесплодной и жизню свою загубил! А с чево он запил-то, люди? Да с тово, што змеюка энта угробила ево! Приворожила колдовством, оженила на себе, а теперя? В город она подается, учиться! Сыночек мой кровушку свою проливат, а она…

– Я за адресом пришла, – попробовала оправдаться Катерина перед людьми. – Адрес его у тебя есть?

– Есть, да не про твою гадючью честь! – заорала, брызгая слюной, баба Марфа. – Катись в город свой, блудница! А сыночка маво даже не вспоминай.

На счастье Катерины, программа курсов оказалась обширной и сложной, что позволяло с головой уйти в учебу. Занятия длились с утра до позднего вечера. Двухгодичную программу подготовки медицинских сестер ввиду военного положения сжали до шести месяцев. А потому качественно освоить обширный материал было чрезвычайно сложно.

Но Катя старалась. Вся ее жизнь замкнулась на учебе. Случалось, что и поесть не было времени. А вечером, борясь с усталостью и сном, она терпеливо и подробно пересказывала сестре все, что усвоила за день.

В этой сутолоке незаметно пролетели полгода. До окончания курсов оставался самый ответственный месяц – март. Не задерживаясь, она вернется домой с ребенком. А там… Пусть люди говорят о ней, что хотят, зато она заживет в своей уютной квартирке размеренно и привычно.

По приезде в город Катерина первое время жила надеждой. «На войне, рядом со смертью, сердце Петра оттает, – думала она. – Он напишет мне, обязательно напишет. Все будет у нас хорошо. Лучше прежнего!»

Но муж не подавал о себе ни весточки. Уйдя на войну, он оборвал связывающие их нити. Какая горечь, какая обида! Но что поделать? Не искать же его по всем фронтам! Знать, так на роду написано – не видать ей счастья. Забыть бы его, вычеркнуть навсегда из жизни! Но ее бедное, исстрадавшееся по любви и мужней ласке сердце никак не хотело примириться с этим, оно не желало жить только горькими воспоминаниями об ушедшей любви, оно хотело трепетать и любить сейчас…

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Вы робот? *