≡ АНДРЕЙ ЮРЬЕВ ≡
Не мы
ЧТО ЗРЕНИЕ слабое – это выяснилось в четыре года, еще когда на Севере жили, когда заметили, что щурится, разглядывая картинки в книжках. Стал носить очки. Это было и поводом для гордости, и проклятьем – на улицах некоторые кричали: «Очкарик, в… ухе… шарик!» Но и находились девочки, любопытные, улыбавшиеся: «Ты в очках такой умный…»
Уже по приезде с Севера, аж в четвертом классе, ему объявили, что надо лечить глазки, и будешь видеть, в конце концов, гораздо лучше. Всего прошел около десятка курсов лечения, каждые полгода отправляясь на месяц-полтора на больничную койку, – и тебе электрофорез с примочками на глаза, и лазерная засветка сетчатки, и уколы никотиновой кислоты, и какие-то закапывания с непроизносимыми названиями. Полтора месяца в детском отделении городской больницы… Даже если три палаты друзей набрать – все равно скучно, тяжко, тошно. Временами то один, то другой бросался на койку в слезах: «Домой, домой!» Но это было вовсе не испытание, было кое-что похуже…
Вот, например, к полненькой, низенькой (для своего возраста) девочке с кровати в правом углу возле двери пришли родители. Почти все вышли из палаты, чтобы не мешать, а он сделал вид, что спит. «Тебе надо ее кушать, надо, сил не будет!» – уговаривала мать и что-то прямо пихала с ложки, а девочка упрямилась: «Ну сколько можно черную, не люблю я ее! Красной нет?» И вдруг до него дошло, чем ее насильно (!) потчуют – ошарашенный, выскочил в коридор: «Слушайте, она вообще откуда такая взялась?! Икру не хочет есть!»
«Икра? А что это?» – с покрасневшими щеками спросил один, лопоухий, и тут Юра вспылил: «А! Ну вас!» Когда родители капризули ушли, он, все еще возмущенный, подошел к ее кровати, чтобы лучше слышать и не пропустить ни звука: «А кто твой папа? Кем он работает? Генерал? А‑а-а, ну ясно…» – и отошел, злой на всех и на психолога-педагога, собиравшую в обеденном зале группу на больничное замещение школьных уроков.
«Я не пойду, а зачем? Не отстану я от класса – и догоню, и перегоню, и за мной еще гнаться будут!» – так и сказал. Зато после занятия быстрее всех оказался у шкафа с проигрывателем. Под ставшие любимыми пластинки можно было играть в простенькие, в общем-то, игры: впускать внутрь большой «тарелки» волчки, почти наугад, чей вытолкнет всех «противников», или посерьезнее – развернуть клеенчатое поле из клеток для «шагов» – кругов-«неожиданностей», треугольников-выигрышей и прочих сюрпризов – для путешествия в другой угол, перешагивания фишками по числу выпавших меток на кубиках. «И в солнечной Италии… И в пасмурной Гренландии… Носил с собою человек… Все имущество свое! Обрывок шкуры мамонта…» – подтягивал Боярскому. Что он бравый мушкетер – уже знал, а что такие песни поет – только здесь и услышал…
В тот день Юра все так же подпевал музыке с пластинок. Новеньких привели и на время оставили перед постом медесестер – искали им место в палатах. Двое, почти одинаковые на лицо, с одинаковыми прическами – задранными кверху на лбах хохолками. Помахал им: «Привет!» Один нахмурился, кивнул, отвернулся, страшно покраснев. Второй, улыбнувшись, выдавливал так долго, так: «Прррр… иввв… е‑э-э-эт». Ему вдруг стало и стыдно, и жалко, и отчего-то больно. Внезапно руку свело судорогой, взмахнул неловко – а этот, улыбчивый (о, у него родинка под глазом), вдруг задвигался, почти смеясь и делая какие-то странные движения. Педагог строго посмотрела на Юру: «Ты знаешь язык жестов? Нет? Странно. Он решил, что ты ему что-то хочешь сказать». Он готов был провалиться сквозь землю от стыда, но что уж, так получилось, так получилось…
Их подселили в его палату. Подселили – мест не хватало, было много прооперированных, две койки сдвинули вместе, и вот вам на троих. Этот, с родинкой, все улыбался и порывался что-то объяснять жестами, а Хмурый краснел и даже хватал брата за руки, глядел на Юрку так тяжело, будто тот в чем-то виноват. Юра пытался догадаться, что значит вот этот жест, и вот этот, но… В конце концов достал блокнот и ручку: «Напиши, что хочешь сказать». Так пошло легче, хоть что-то стало понятно, у них мама совсем немая, да, а они? «Не знаем» – «Ну как не знаем? Вот смотри, в книжке фрукт, как называется? Скажи вслух!»
Улыбчивый выдавливал звуки по одному, по капле, и когда получилось сложить звуки в слово, обрадовался, захлопал в ладошки. Юрке стало радостно, но под сердце будто иголку воткнули – жалко, что ли, немых?
«Жалко у пчелки», – прошептал себе под нос, и…
*
…и через неделю беспрестанных занятий Улыбчивый стал говорить медленно-медленно, но говорил же! Педагог с удивлением смотрела на Юру: «Может, в учителя пойдешь, когда вырастешь?» – «Нет, я как папа, в авиацию!» – «Генералом?»
Генералом папа не был, в пересчете гражданского звания на военное оказывался только капитаном вроде – может, поэтому икру Юрка на Новый год-то не всегда видел, не то что в обычные дни осени. Зато папа положил в «передачку» прозрачный пакет с эмблемой «Аэрофлота», а в нем, а в нем! Вяленый чернослив! Сочный, смачный, слегка терпкий – Юра держал его на языке долго, напитываясь вкусом.
«Улыбчивый! Тьфу, Славка! Держи черносливину! И брату вот тоже!» – они сидели на кушетке в коридоре, а Юра пошел по палатам угощать друзей, так и было, и времени-то прошло немного, минут восемь, Юрка еще удивился, куда подевались медсестры, а‑а-а – в кабинете завотделением что-то позванивало и слышался смех, а на кушетке у самого медпоста Хмурый душил брата и сквозь зубы сипел: «О‑о-отда-а-ай», а Славка, с налитым кровью лицом, и не пытался сопротивляться, только улыбка перекашивала готовые лопнуть губы – из разжатых пальцев помятая черносливина упала на пол. Юрка ведь был старше них года на три, так что схватил Хмурого в охапку и затащил в палату очень легко. Вокруг прыгали, галдели, толпились, а Юра вжимал Хмурого в кровать и впихивал ему в рот чернослив, сдавливая челюсть со щек, чтобы разжались зубы, впихивал, а Славка чуть не висел на руке, что-то быстро-быстро тараторя и вдруг все затихли, только тонкий крик, словно испуганная птица, заметался над головами: «Прости его! Я его прощаю!» – и Юра похолодел, обомлев перед седым Славкой, утирающим слезы, топчущим размазанные ягоды…
*
Никто не выдал Юрку. Говорили врачам, что брат душил брата, пока у того волосы не стали белыми. К вечеру облепили подоконники, прилипли к стеклам, глядя, как малыши плетутся за мамой и беловолосый отчаянными жестами пытается что-то объяснить немой. Немой…
Полностью прочитать повесть «Юркины беды» вы можете, скачав PDF-файл из раздела «Наши книги» или файл электронной книги epub.
ЮРЬЕВ Андрей Геннадьевич родился в 1974 году в Печоре (Республика Коми), в 1996 году окончил электротехнический факультет Оренбургского госуниверситета, работал дизайнером-верстальщиком в оренбургских газетах и в Фонде Эффективной Политики (Москва).
С 1993 по 1995 год – вокалист и автор текстов песен группы «Личная Собственность». Лауреат специального диплома «За философизм лирики» областного поэтического конкурса «Яицкий Мост – 96». Повесть «Те, Кого Ждут» вошла в сборник «Проза – то, чем мы говорим» (Саратов, 2000), публикации в газете «Оренбуржье» и альманахах «Башня», «Гостиный двор». Победитель конкурса «Оренбургский край — XXI век» в номинации «Автограф» в 2014 году, призом стало издание отдельной книжкой повести «Юркины беды».