≡ СЕРГЕЙ МИРОНОВ ≡
ЗА ЭТИ месяцы возле памятника побывали многие: подходят, минуту стоят молча, в задумчивости. Открытие памятника стало делом, может, и запоздалым, но праведным: таких, как Нектов, не только в нашей, некогда огромной стране, но и на всей планете Земля можно сосчитать по пальцам. Мужеством воина, хлебороба, человека восхищались миллионы людей. На таких держалась и держится Русская Земля. Впрочем, все по порядку.
К началу войны Прокофий Нектов – силач, красавец, лучший гармонист в округе, был известен и как лучший тракторист Белозерского (ныне Шарлыкского) района. Любил и знал он свое дело, любил землю, на которой работал, но, едва лишь «прокричали репродукторы беду», Прокофий про себя решил твердо: «Теперь мое место на фронте. Наверняка в танковые войска направят. Меня ж и учить не надо». Да только в военкомате требование отправить его на фронт отклонили категорически: «А кто будет кормить страну и армию? Теперь тебе за семерых придется работать, а другим такой воз не потянуть. Все, разговор окончен». Увидев обескураженное, злое лицо Прокофия, военком немного смягчился, добавил: «Смену себе готовь. Тогда подумаем».
За месяц-другой села обезлюдели, мужиков почти не осталось и набрал Прокофий в свою новую бригаду пацанву, да девчонок, что посмышленее и покрепче, потому как, чтобы управлять техникой, в те годы требовалась и физическая сила. И начал обучать новоиспеченную команду ремеслу земледельца. Аудитории – механические мастерские, да раскинувшаяся от края до края степь. Но подростки в годы войны взрослели быстро, старательно осваивали технику и под приглядом, с помощью своего наставника к посевной отремонтировали свыше десятка тракторов.
А в уборочную страду 1942 года бригада Прокофия вновь завоевала переходящее Красное Знамя. Справились, сработали как взрослые, а экзаменатор у них был жесткий и жестокий – война. Сам же Нектов с ночи почти и не уходил – жена Евдокия за несколько верст носила ему узелок с харчами. А обстановка на фронте была тяжелая, немцы рвались к Сталинграду и в декабре 1942 года Прокофия все же призвали и, учитывая недюжинную физическую силу, определили в десантные войска. Изнурительное и недолгое обучение военному делу и полк, в котором служил Нектов, направили под Старую Руссу. О десантировании в тыл противника речь не шла, надо было держать оборону.
Здесь, на исстари русской земле, на тонких берегах Ловати, полк и сменил уходящую на отдых и пополнение часть. На передовой линии обороны лес косым выступом выходил к реке, стеной стоял у ее берега, а на другой стороне – мелкий и чахлый кустарник на кочковатой болотистой жиже, изрезанный осколками и пулеметным огнем.
Отвоеванный у противника плацдарм на покосом берегу реки и стал в начале 1943 года местом ожесточенных боев. Ни у одной из сторон не было перевеса. Как сообщалось в сводках, шли бои местного значения: оборона, контратаки, ночные вылазки.
Вот на том-то плацдарме, во время одной из контратак, Прокофий, успев сделать бросок вперед, почувствовал сильный удар в правую ногу: разрывная пуля попала в коленную чашечку и разнесла ее. Прокофий упал в снежную жижу, увидев разбитую ногу, подумал: «Надо пробираться к своим». И он пополз. От большой потери крови быстро уходили силы, нестерпимо болела нога, но он полз, преодолевая метр за метром. Наступила ночь, грохот боя остался позади, лишь всполохи взрывов освежали черное небо, и когда показалось, что река уже совсем рядом, Прокофий скатился в воронку от снаряда. Он пытался выбраться из нее, вонзал десантный нож в землю и подтягивался, но стенки воронки были скользкие, и он опять скатывался вниз. И вновь пытался выбраться. Может, упорство и спасло ему жизнь: на шум кто-то подошел, по воронке метнулся зеленый глазок карманного фонарика, незнакомый голос спросил: «Кто здесь?». Это был офицер связи полка. Он помог Прокофию выбраться, налил из фляжки водки, заставил выпить; отрезав от плащ-палатки широкую ленту, туго перетянул ногу выше колена.
– Как наши? – спросил Нектов и не узнал своего голоса.
– Продвинулись вперед, закрепились, – коротко ответил офицер. – Держись, пришлю сюда санитаров.
Почувствовав прилив сил, Прокофий опять пополз вперед. Добрался почти до реки.
Хмурое просыпалось утро, в скупых лучах солнца увидел Прокофий на противоположном берегу реки валовые, в безмолвии стоящие сосны, а в нескольких метрах от себя – дорогу, пробитую пехотой и техникой. Решил добраться до нее, но едва двинулся, как рядом рванула мина. Его ударило в левый бок, швырнуло в сторону, и он потерял сознание. Сколько пролежал в беспамятстве, того Прокофий не знал. Очнулся, услышав рядом голоса. Едва приподняв голову, увидел перед собой санитара.
– Не надо сомневаться, – сказал тот. И добавил: – Мы тебя, браток, едва разыскали.
Белый, в паутинках морщин потолок, серые госпитальные халаты, озабоченные лица хирургов, медсестер; операции, санитарные поезда, опять операции, перевязки, каталки. Если повернуть голову на бок, то витые койки, на которых такие же искалеченные войной солдаты (кто больше, кто меньше, тут уж как повезет: пуля — дура), чуть дальше-выше полоска неба в решетке окна. Смотреть прямо перед собой Прокофию не хочется. Там, где должны быть ноги, простыня водопадом уходит вниз. Ног нет. Обеих. Врачи, медсестры подбадривают, улыбаются. Такая уж у них работа: наедине с собой хоть криком кричи от жалости, хоть вой, а в палате ни-ни, улыбайся: «Потерпи, милый, потерпи. Все будет хорошо». А сколько еще терпеть? Да сколько судьбой отмерено. А она не поскупилась: 18 операций, последние несколько во Фрунзе, в эвакогоспитале.
Долгое время Прокофий считался без вести пропавшим, только в этом госпитале стали приходить весточки от родных, от односельчан. И радость, и отчаяние охватывали его, когда читал письма: «Кому такой нужен?»
После долгих и мучительных раздумий решил: «Если Евдокия от меня откажется, осуждать не буду, поселюсь у матери».
ВЕРНУЛСЯ Прокофий в родное село только в декабре 1943 года. От Оренбурга до Казанки поболе сотни верст. Евдокия Матвеевна взяла в колхозе лошадку с дровами, поехала встречать мужа. Но запуржило, завьюжило, и они разминулись. Приняв Прокофия из рук в руки от медсестры, привез его домой односельчанин, а Евдокия Матвеевна вернулась лишь на следующие сутки, поздно вечером, когда совсем стемнело. В окнах их дома – свет, слышны голоса. Вбежала, ворвалась в горницу, бросилась к мужу.
Некогда высокий и стройный, красавец Нектов Прокофий (ох, сколько девчонок завидовало ей, когда он заслал в ее дом сватов!) теперь, на протезах, едва доставал ей до плеча.
– Вернулся, родной! Дождалась!
Гости и родственники, пряча глаза и ссылаясь на важные дела, засобирались по домам.
Перво-наперво надо было научиться ходить. Как только Евдокия отправлялась на работу, Прокофий пристегивал протезы, брал в руки костыли. Каждый шаг причинял боль, из заживших, казалось бы, ран сочилась кровь, трудно было держать равновесие, оставшиеся мышцы ног не слушались. Бывало, он падал, бывало — в ярости ломал костыли. Успокоившись, вновь учился ходить. Со временем стало получаться, а когда Прокофий смог сам, без помощи Евдокии спуститься с порожек крыльца, мысленно дал себе клятву: «Буду работать, как прежде. Фашисты лишили меня ног, но не в их силах лишить меня воли к жизни, любви к труду, к стремлению жить с пользой для Родины, для людей».
Евдокия Матвеевна обо всем догадывалась, бинтовала окровавленные обрубки ног, но не перечила, не пыталась убедить мужа выполнять посильную работу, жить спокойной жизнью инвалида.
Хорошо знала Прокофия, не из тех он людей, что позволяет себе благополучное существование в однообразии текущих дней. И помогала ему, как могла.
Частенько заходили односельчане — проведать, поговорить о насущном. Частым гостем был парторг совхоза Константин Данилов — тоже фронтовик, инвалид, списанный из армии в чистую.
За разговором, позаботившись, сетовал он, что нет сейчас опытных механизаторов, а подростки да женщины — что с них взять? То бояться дать мотору полную мощность, то комбайн отрегулировать не могут, и зерно идет с наловой… Словом, трудно, и куда не кинь, везде клин. И это еще больше укрепляло убеждение Прокофия вернуться к прежнему любимому делу.
А пока он с нескрываемым удовольствием ремонтировал приносимые ему домой насосы, швейные машины. Руки у него были золотые. Как-то принесли выброшенные на свалку настенные часы, старинные, казалось, совсем уж не пригодные. Оказалось, что они из Парижа, невесть как и когда попали в степное Оренбуржье. Прокофий их перебрал, выточил вручную необходимые детали, шестеренки. Часы вновь стали отмерять время. А запах машинного масла казался Прокофию приятнее любых ароматных духов.
Вскоре он попросил директора Белозерской машинно-тракторной станции пригнать к нему во двор какой-нибудь потрепанный комбайн с тем, чтобы его отремонтировать, а потом встать и за штурвал.
Дело было невиданное и неслыханное: не всегда и здоровые-то люди могли управляться с техникой как положено, а тут…
Но, зная настойчивый характер Нектова, памятуя, что до войны он всегда ходил в передовых, весной 1944 года комбайн во двор ему все-таки пригнали. Он был настолько изношенный, что в уборочный сезон 1943 года на нем скосили всего лишь 30 гектаров зерновых. Вместе с помощницей Галиной Акимовой Прокофий за лето комбайн отремонтировал. Помогали и сельские умельцы: кузнец Василий Барбешников выковал необходимые детали, изготовил специальную лестницу с широкими ступеньками, чтобы легче было на протезах подниматься на штурвальную площадку, постарались и колхозные плотники — каждый норовил чем-нибудь помочь Нектову. И к уборке он комбайн подготовил и в поле выехал. Загудел трактор, комбайн плавно тронулся, врезаясь в хлеба, и в бункер потекло золотистое в утренних лучах солнца зерно. Это были счастливые минуты: он снова стал своим среди бескрайних хлебных полей, стал нужным и полезным человеком. Для себя, для родных, для страны.
Вскоре Прокофий смог убирать по 15–20 гектаров в день, а в победном, 1945 году на том же комбайне (а ведь в пору его было списывать по старости в металлолом!) он убрал хлеба на 450 гектарах. Еще через четыре года он был признан лучшим комбайнером района. И пошли 3 знаменитых нектовских сезона.
В страдную пору он дорожил каждой минутой, ночевал в поле и добивался самых высоких показателей в работе, перекрывал все максимальные, немыслимые нормы, убирал хлеб не только в своем, но и в соседних районах. Вскоре Нектову выделили новый комбайн «Сталинец‑6». На нем в 1952 году им была достигнута рекордная выработка — 1640 гектаров. В те годы и при той технике — результат, вызывающий восхищение. И не ради славы, а ради жизни на земле, за которую Прокофий уходил на фронт, а затем превозмог страшную беду, боль, — ради этого преодолел все страдания, выпавшие на его долю. Но слава его нашла: осенью 1953 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Прокофию Васильевичу Нектову было присвоено звание Героя Социалистического труда. А известность пришла к нему раньше, после того, как фотокорреспондент областной газеты опубликовал небольшой репортаж о Нектове в газете «Правда».
С той поры в село Казанка пошли письма со всех концов страны и даже из-за рубежа, от бывшего тракториста из Венгрии Ласло. Тот с большим количеством ошибок, но на русском языке писал, что, прочитав о Нектове, стал комбайнером и мечтает добиться такой же выработки.
А вот письмо от Натальи Киселевой: «Живу я далеко, на Сахалине, но и сюда доходят хорошие вести, недавно прочитала в местной газете о Вас и плакала от радости: какие же люди есть в нашей стране!»
Такие письма приходили десятками (дочь Нектовых их бережно сохранила) и на все, иногда извинившись за задержку, Прокофий Васильевич отвечал, считая это своим долгом перед людьми, перед Родиной, перед своей совестью. Он сдружился с легендарным летчиком, Героем Советского Союза Алексеем Маресьевым, который, лишившись обеих ног, продолжал громить фашистов.
Люди несгибаемой воли и мужества, они не могли не сдружиться и при встречах им было о чем поговорить. А другой летчик, Иван Шамов, прикованный в результате ранения к постели, посвятил им свое стихотворение. Да и вообще у Прокофия Васильевича было много друзей, соратников, учеников; он был депутатом областного Совета народных депутатов, работал в комитете защиты мира. Вместе с женой, надежной и верной спутницей жизни, они вырастили дочь Галину, стараниями которой с помощью односельчан в Казанке открыли музей Прокофия Нектова. Галина Прокофьевна с любовью рассказывает посетителям об отце, показывает многочисленные награды, грамоты отца, письма, которые ему приходили, не забывает отметить, что Прокофий Васильевич был замечательным отцом и дедом, и, если гости не спешат, то вспомнит пару забавных и поучительных случаев: «Как-то подходим мы к калитке дома, а отец сидит на крыльце. Дочка увидела и бегом к нему: «Деда, деда, это мы пришли!», да поскользнулась и шмякнулась в самую лужу. Ну я с досадой и шлепнула ее по мягкому месту, а отец мне говорит: «Ну зачем ребенка обидела? Она же не нарочно упала. Ты-то сколько раз приходила с разбитыми коленками, когда была маленькая, я же тебя не наказывал». Так стыдно стало. Вот сколько лет прошло, а до сих пор помню тот случай».
Галина Прокофьевна может рассказать таких случаев десятки. Но это уже совсем другая история…
А в музее, помимо наград, грамот, писем, других экспонатов (есть даже старенький «Запорожец», в который Прокофий Васильевич едва вписывался) есть и детские игрушки, сделанные руками воина, земледельца и Героя Социалистического труда: кроватка на колесиках, кукла, фигурки животных из пластилина. И все так же тикают часы, те самые, из Парижа.
Время — бесконечно. Память — нетленна.
2011 год
Сергей Федорович Миронов родился в 1946 году в Оренбурге, где окончил в 1964 году техникум железнодорожного транспорта, а позже получил диплом Оренбургского политехнического института. Работал в Казахстане, затем вернулся в Оренбург. После армии, с 1975 года, работал в институте «ВолгоУралНИПИгаз», на предприятиях газовой промышленности. Принимал участие в пуске Астраханского газового комплекса. С начала 1990‑х годов активно публиковался в областных изданиях, а с 2000 года работал в газетах «Патриот Оренбуржья» и «Братство», выпускал газету «Русский путь», редактировал многотиражную газету ОАО «Гидропресс».