≡ ЕЛЕНА ТАРАСЕНКО ≡
обращение к ветру
Тому, кто помог
Ты вхож на небо, влит в моря,
В полях затерян.
Свобода горькая моя —
Твоя затея.
Неугомонен, как пророк,
Незрим, как Китеж,
Ты, не ступая за порог,
Меня похитишь.
Я ринусь за тобою вслед,
Смешно и грозно,
Сниму и перстень, и браслет,
Чтоб сесть за кросна.
Я не раба, я просто друг.
Хоть жизнь и треплет,
Сто лет назад прошёл испуг;
Остался трепет.
Не греет солнца чистый лик,
Но света — вдоволь.
Я оплатила каждый блик,
Мой рыцарь вдовый.
Верни мне страх, бесстыжий тать,
А солнцу — пятна!
Не объясняй мне, как летать:
И так понятно…
больная весна
Отбросив скорби ношеную синь
И радостей замасленные клочья,
Как далеко уводит от трясин
Весеннее лихое худосочье!
Кто чист, как хирургическая нить,
Тому легко привыкнуть к нездоровью.
А малокровье просто объяснить:
Мы столько строк записывали кровью!
То свешиваясь в лестничный пролёт,
То в каменную кладку лбом вжимаясь,
Мы знали, что немало слёз прольёт
Над нами враг, жалея и жеманясь.
На облачном ажурном ремешке
Точились звуки древнего клавира;
Проталиной на книжном корешке
Казалась фиолетовая лира.
Прикрикнув на лавину искр: «Уйди!»,
Ты, мой рассудок, выглядишь невежей.
Упрямый голос хлещет из груди,
Захлёбываясь оттепелью свежей.
Он жил во время вихрей и вихров,
Он для иной эпохи непригоден;
Его владелец болен, длиннобров,
Сквозь стон смеётся и всегда свободен.
И этот голос светится насквозь,
И диковатые глаза лучатся.
Озноб горячий бьёт земную ось;
Всё бред, и ни за что нельзя ручаться.
Смертельней, чем разящая стрела,
И неотступней умственного жженья
Тембр ливня, интонация крыла,
Высь мартовского головокруженья.
Весну шатает. На её плечах
Линяющая снеговая ферязь.
Пусть в города влетают на грачах
Веселье и раскатистая ересь —
Нет сил чего-то истово хотеть.
Но всё ж у марта хватит воли, чтобы
Хрустальными перстами прохрустеть
И навзничь пасть в гниющие сугробы.
патетическое танго
Памяти Б. Пастернака
и в честь ему подобных
Горел костёр, и дирижировала зноем
Ладонь оранжевая, гибкая, как флаг.
Немецкий город вырастал чумным Ханоем
Перед студентом, покидающим свой фланг.
Из переулков, криво тянущихся к сплетням,
Насилу выбравшись, он трясся и стонал.
Он некрасивым был и двадцатидвухлетним.
Карандашу не так велик любой пенал,
Как был велик ему чужой сюртук. Отличник
Расстался вскоре с философским толокном.
Хоть полагали, будто он резной наличник,
Но оказался он распахнутым окном.
Расчёту чуждый и в пургу служивший вешкой,
Он был затравлен. Но рассыпался навет;
Теперь двойник мерцает давнею усмешкой,
Скользящим шагом проходя через рассвет.
Замысловатый взмах запальчивого слова,
Гуденье дуг надбровных, гулкая гортань,
И нежность та же, и нюансы, и основа.
Твердить, что всё переменилось, перестань,
Ведь смену стилей не усвоят анонимки,
Назло доносчикам откажутся дряхлеть
Широкоглазое лицо на фотоснимке
И озорного мозга солнечная клеть.
Как негодующий поэт из мезонина,
Вновь ливень выскочит из сочных облаков,
И станет глянцевой витая мешанина
Густых волос под дробью мокрых кулаков.
Есть эталон высоколобого дикарства.
Те, кто с ним вровень, наловчились вычитать
Покой из жизни, поправляться без лекарства
И на заре баллады дворнику читать;
Они по улицам блуждают всепогодно
С бесценной книгою в замызганном мешке,
Сопротивляются всему чему угодно
И покоряются беспомощной руке.
Плечо продавлено ремнём тяжёлой сумки;
Слетает с губ: «Не знаю как, но я пойду».
Какие умники, какие недоумки —
Вы, без коньков стремглав бегущие по льду!
Но, вязким воском налипая вам на дёсны,
Томится голос, ждут тетрадные листы,
И в щепки рубят сокрушительные вёсны
Последний спуск с неумолимой высоты.
предпоследний
Ты бесшумно пересёк границу мифа
Твёрдой поступью российского Сизифа;
Полукровка, внук провидца, искус летний,
Сколько помню я тебя — ты предпоследний.
В сотнях перечней дотошно-алфавитных,
И в хоромах, и в халупах глинобитных,
В холод, в зной, вдали, вблизи, в любые годы —
Ты второй с конца; ты вымершей породы.
Знаешь, обморок души моей, не стоит
Ждать, что ближний обоймёт и успокоит:
Понимает лишь поверженная Троя
Парадоксы предпоследнего героя.
Нам известно, что Ахилл, тупой и сытый,
Встанет Гектору на грудь пятой немытой
И биение неистовое сдавит,
Но назад шагнуть никто нас не заставит.
Чудеса, в упор глядящие из бездны,
Убедительны, мудры и бесполезны:
Пусть хоть море закричит, хоть небо взвоет,
Но вперёд шагнуть никто нам не позволит.
Так и топчемся, мозоли натирая,
Так живём: средь величавого раздрая —
Тихо, доблестно, светло, остервенело.
Усмирительница наших тел Венера —
Не откормленная тётка в томной позе,
А тщедушная девчонка на морозе,
Голенастая, счастливая, слепая,
Ожидающая мизерного пая.
Ей достанется немного и немало:
Бытие от чердака и до подвала,
Интерьер привычный, весь в лесах и плёсах,
Да высокий потолок небес белёсых.
девятое августа
Без пирамид и колесниц
Отцарствовал июль.
Аптечным запахом ресниц
И звяканьем кастрюль
Оповещали о своём
Рождении те дни.
Мой август, алый окоём
До звона натяни!
Я своенравный корабел,
Не видевший морей.
Ты ослепительный пробел
В учёности моей.
На радость сеющим молву —
Ничто их не проймёт! —
Я опрометчиво живу
И годы напролёт
Любуюсь степью и тобой,
Зрачком и чабрецом,
Архитектурной худобой,
Графическим лицом,
Что ворвалось и в явь, и в сны,
Базаром в городке,
Инакомыслием весны
И буквами в строке.
Я сознаю, что я чужак.
Тем проще поутру
Свой незастёгнутый пиджак
Раскрылить на ветру.
Мои насмешки стали злей,
Но ненависти нет;
Любовь всё горше и взрослей:
Ей восемнадцать лет.
Она нещадна, ибо яд,
И до того всерьёз,
Что каждый день глаза болят
От непролитых слёз.
Поверив, будто я взлечу,
Окрашенные хной
Две осени, плечом к плечу,
Маячат предо мной.
Одну себе воображу,
Другую проживу;
Одна подобна витражу,
Другая наяву:
Набита сором, как сарай,
И желчнее, чем та.
Скорей мечтателя карай,
Рисковая мечта!
Осталось переждать чуть-чуть,
Нырнув в древесный хруст.
Дождаться. И густая суть
Стечёт с усталых уст,
И, выпрямившись во весь рост,
Отказываясь красть,
Заголосит, как хриплый дрозд,
Несбыточная страсть.
свидание
Минус тянет к плюсу, корабль — к рейду,
Утомлённых — в Рим и Курган-Тюбе,
А меня, по дурости и по Фрейду,
Детские невзгоды влекли к тебе.
До того безгрешной была потреба,
До того правдивой — идея фикс,
Что казалось, мне подарили небо:
Альтаир, Капеллу и Беллатрикс,
Фомальгаут, Регул и Бетельгейзе —
Россыпью, как яркие леденцы,
И пульсаров вещих незримый гейзер,
И галактик тлеющие дворцы.
Но фортуна — скряга: уж коли дарит,
После обязательно отберёт.
Выброси замурзанный календарик,
Лгущий на четырнадцать лет вперёд,
Дневники надрывные выкинь тоже
И ступай гулять, исцелясь от скверн.
Старый ангел в бежевом макинтоше,
Жди меня у входа в любимый сквер.
Надеваю куртку, иду сдаваться,
Чтобы, ни секунды не тратя зря,
Глупо, лихорадочно целоваться,
Сидя на развалинах сентября.
Хорошо, что нет ни вина, ни брашна,
Ни гитарных чар, ни гримас луны, —
Только ветра гул. Нам легко и страшно.
Это раньше были мы ведуны,
Штукари, сообщники, побратимы,
Пламя воздымающие в горсти.
Стыд напрасен, годы необратимы;
Мы всего лишь Он и Она. Прости.
Два озябших тела на листьях палых,
Яростная нежность дрожащих губ,
Схватка рук, готически длиннопалых,
Под молдовеняску от «Здоб ши здуб» —
Вот и всё. А большего и не надо:
Грандиозно выглядит наша боль —
Наша издевательская баллада
О никчёмном подвиге добрых воль.
Зря в настое звёздном горчила Вега:
Мы, рыдая в голос, клялись молчать.
Я люблю великого человека —
Я не разрешу тебе измельчать.
цикл «Мужским почерком»
прогноз
Однажды в скверную погоду,
Должно быть, в скользком ноябре,
Когда седеющему году
Бес, поселившийся в ребре,
Нашёптывает безрассудства,
Я сам себя взамен суда,
С усталых плеч стряхнув занудство,
Сошлю неведомо куда.
И возжелаю ненароком
Не только знать и понимать —
Чрез обмороки и мороку
До кромки счастья дохромать.
Остолбенеть близ этой грани
И вековать на сквозняке,
Жить, не притрагиваясь к ране
Неисцелимой, в лозняке
Шуршащих грызунов довольных
Не замечать, и быть в кругу
Своих улыбок добровольных,
И не зависеть! Не смогу…
Прощай, несбывшаяся ссылка!
Приветствую родной сумбур!
Он не оставит и обмылка
От нас, но будет так же бур.
Дым слов, бескрылых и летучих,
Густеет. — Как ты? — Всё никак!
А надо мною небо в тучах,
Как лик девичий в синяках.
От туч до плоскости асфальта
Мгла виснет, мелочи жуя,
И, словно взбугренная смальта,
Лежит мороза чешуя.
Я жизнь мою писал как очерк,
Хотя замыслил как сонет.
Взгляните: неразборчив почерк,
Но грязных строчек в тексте нет.
Неисправим и не подправлен
Косноязычный мой полёт;
Я наяву, я сроком сдавлен,
Передо мною гололёд.
Но в выцветшем осеннем свете
Я снова рвусь из-под охран,
Сквозь раскалённый жизни ветер
И мироздания буран.
монолог приезжего
Перекрёсток, как крахмальный ворот,
Тесен и горяч. Почти полдня
Незнакомый миловидный город
Терпеливо смотрит на меня.
Вымазавшись солнцем и извёсткой,
Утопив щербатые углы
В зелени взъерошенной и хлёсткой,
Азиатский, словно Кёр-оглы,
Он за мной следит, но не изучит.
Я непроницаем для молвы
И вхожу в когорту невезучих,
Оттого счастливее, чем вы.
Ветхий дом приподнимает вежды,
Оглушённый глиняным свистком,
И дикорастущие надежды
Рассекают камень лепестком.
Трогательно пыльный, бестолковый,
Весь из луж, ухабов и репья,
Этот город снял с меня оковы
И очистил память от тряпья.
Щурясь в небеса, легко шагая,
Так я шлялся лентами аллей,
Поданные руки отвергая
Ради непротянутой твоей.
Где цветы клубятся в клумбах пышно,
Встань, моя бродячая душа,
С наслажденьем, глубоко, неслышно,
Вольно, беззастенчиво дыша!
Молодые взбалмошные годы
Истекли: стою на рубеже.
И впервые в жизни — миг свободы!
Значит, что-то кончилось уже.
Чтобы в мысль не ввинчивались свёрла,
Чтобы речь не стала пищей крыс,
Я срывал чужие руки с горла
И запястье собственное грыз.
Сколько душ смололось в пересудах?
Сколько одолеет мёртвых лет
Бешено пылающий рассудок,
Не начав двоиться, как валет?
Не уймётся это полыханье,
Даже если будет впереди
Нищенское, рваное дыханье,
Треск полураздавленной груди.
Задушить ошейником из пальцев,
Оттащить подальше от беды
Вздорных неуживчивых скитальцев
Не пытайтесь. Тщетные труды!
Слишком твёрдо помнятся прорехи
В стенах, пыль на складке рукава,
Света золочёные орехи
И надежд строптивая трава.
семидесятые
Узнай это время по сладким наливам
Больничных гостинцев, по стойкой тоске,
То мерзкой, как пьяная песня с подвывом,
То нервно-прекрасной, как пульс на виске.
Узнай своё детство в заштопанных шторах,
В ракушках, разложенных на простыне,
В колючих носках, согреваясь в которых
Ты будто идёшь босиком по стерне,
В конфетах, чудовищно названных «Радий»…
Чей праздник сегодня? Кто возраст сменил?
В морскую окраску весомых тетрадей
Въедаются клейкие брызги чернил;
Держа авторучку почти как рубанок,
Ребёнок рисует, и сыплет рука
Орнамент из птиц, кораблей и цыганок
По чопорным клеткам пустого листка.
Себя узнаёшь ли? Мы вышли из кадра
В те годы, когда загноилась печаль
И листьев опальных носилась эскадра
В постылой воде. И, шумя как пищаль,
Вскипала мелодия, ринувшись в коду;
Изящная мощь уступала тропу
Минорному буйству. Ударившись с ходу
Всем норовом об молодую толпу,
Плечом об косяк, челюстями об чашку,
Давясь отвращеньем к стенам неродным,
Я медленно стаскивал свитер в обтяжку,
Пролегший жгутами по сводам грудным.
О, где ж ты, моя сокровенная кровля?
Был дом — но теперь там зияет прогал.
Смывает умы штормовая торговля,
А я не забыл ещё, как присягал
Озёрным оправленным в грунт кинескопам,
Бесстрашной досаде, бессонным садам
И ржавой жаре, филигранным синкопам,
Чью скоропись я разбирал по складам.
Просторы веселья, что стали мне тесны,
Прими в день рожденья от старшего «я».
Тебе ль не понять, до чего неуместны
Мы были и будем, легенда моя?
Свидания наши то реже, то чаще,
Жизнь наша не «благодаря…» — «вопреки…».
Возьми себе голос мой кровоточащий
И на выживанье его обреки.
В колодезный август мы канули оба,
Чтоб небом студёным лицо освежить.
В провале веков цепенеет Ниоба:
Ей тоже в безвременье выпало жить.
Колышется пестрядь словес непробудных,
Шуршит не волна — подсинённый подзор.
Нам вместе сидеть на скамье неподсудных
За то, что мы порознь сносили позор.
С подноса сверкает подарочный роздых,
И всё-таки двое уйдут с торжества,
Шершаво-горчащего, словно листва,
Чтоб взламывать затвердевающий воздух.
ТАРАСЕНКО Елена Николаевна родилась 9 августа 1971 года в Оренбурге. Окончила школу № 34 с золотой медалью; шестикратная победительница областных олимпиад по русскому языку и литературе. В 1994 году с красным дипломом завершила образование на филологическом факультете Оренбургского государственного педагогического института, в 1998 году получила звание учителя высшей категории, в 2002 году — степень кандидата педагогических наук.
Доцент кафедры философии, культурологии и религиоведения ОГПУ. Член Союза российских писателей, обладатель Гран-при областного поэтического конкурса «Яицкий мост» под председательством Риммы Казаковой, победитель областного литературного конкурса «Оренбургский край — XXI век» в номинации «Автограф». Награждена благодарственным письмом от Оренбургского благотворительного фонда «Евразия» за высокий профессионализм, проявленный в ходе работы в качестве члена жюри XIII открытого Евразийского конкурса на лучший художественный перевод. Член жюри Eurasian Open и литературной премии имени С.Т. Аксакова.
Автор книг «Преподавание мировой художественной культуры в общеобразовательной школе», «Искусство театра и учебная деятельность», поэтических сборников «Интонация», «Всегда» и «Соло валторны».
.