≡ СЕРГЕЙ МИРОНОВ ≡
Отец ушел на фронт добровольцем с поста председателя Чкаловского радиокомитета. Воевал в составе 348‑й стрелковой дивизии, которая была сформирована в Бузулуке в августе-ноябре 1941 года, а 6 декабря получила боевое крещение в боях под Москвой. Дивизия сражалась подо Ржевом и на Курской дуге, освобождала Белоруссию и Польшу, штурмовала Кенигсберг; была награждена орденами Красного Знамени и Кутузова, получила почетное наименование Бобруйской. Четырнадцать раз Верховный главнокомандующий объявлял ее воинам благодарность за мужество и умелые боевые действия в борьбе с врагом.
Вернувшись с фронта, отец поменял военный китель на гражданскую одежду и стал работать в областной газете «Чкаловская коммуна» заведующим сельхозотделом, затем заместителем редактора. Колесил по области, готовил репортажи и очерки, написал пьесу о людях и делах села.
О войне не писал ничего.
Будучи совсем маленьким, я часто просил его: «Расскажи, папка, про войну». Но он неизменно сочинял очередную сказку про лесных обитателей и всегда получалось, что живут они дружно, в мире и согласии.
В первые послевоенные годы, да и десятилетия, в нашей квартире часто собирались друзья отца: однополчане, а также писатели, журналисты, сражавшиеся на фронтах Великой Отечественной войны (среди них – Б.Бурлак, А.Горбачев, А.Возняк, А. Рыбин), но и тогда о войне редко кто из них вспоминал.
Только спустя много лет, после поездки с другими ветеранами по городам Московской области, освобожденным 348‑й дивизией, начал отец иногда рассказывать о войне. И вот несколько эпизодов, которые остались в памяти. Рассказ веду от первого лица, как сам и слышал от отца.
В белоснежных полях под Москвой
В начале декабря 1941 года, в дни суровые и тревожные, когда над столицей нависла смертельная опасность, наша часть в составе 30‑й армии Западного фронта вступила в бой на клинском направлении. Ставкой Верховного главнокомандования к этому времени была завершена подготовка к контрнаступлению и дивизия в ходе кровопролитных боев освободила города Рогачев, Клин, десятки других населенных пунктов.
Везде развалины домов, пепелища пожаров, груды уничтоженной техники. Редкие жители, кто не успел уехать, в основном старушки и дети, со слезами на глазах и объятьями встречали своих освободителей.
На краю города Рогачева, в воронке от авиабомбы, бойцы нашли тела десяти подростков, среди них одна девушка. Оказалось, что расстреляли их фашисты за попытку поджога госпиталя. Возле той воронки побывало много бойцов и офицеров. И все, кто подходил, умолкали. Среди нас были люди и среднего возраста, у кого дома остались семьи, дети. О чем они думали в те минуты, кого вспоминали?
Была семья и у командира взвода 1274-го полка младшего лейтенанта Николая Шевлякова. Сам он уроженец Воронежской области, до войны работал председателем сельсовета. Полк вел бой на подступах к селу Воронино и на участке взвода атака захлебнулась: путь преградил пулеметный огонь из амбразуры дзота, расположенного на высотке. Бойцы залегли. Едва поднимутся — вновь шквальный огонь. И тогда поднялся Николай Шевляков. Под огнем он взбежал на высотку и своим телом закрыл амбразуру. Высотку взяли. Похоронили его и двинулись с боями дальше. Совершил этот подвиг Николай Шевляков за год до того, как шагнул в бессмертие Александр Матросов.
В дивизии был и свой поэт, известный в свое время в Оренбуржье журналист и поэт Николай Ручкин, печатавшийся под псевдонимом Н.Костров. Служил он в годы войны старшиной 1274-го полка, но и на фронте не оставил любимого дела. Я до сих пор помню слова песни, которую Ручкин написал после гибели Н. Шевлякова.
Посмертно Николаю Шевлякову присвоили звание Героя Советского Союза. А сколько осталось лежать на полях Подмосковья неизвестных героев!
В дивизии с первых же дней боев были большие потери, шло пополнение и среди бойцов были недавние выпускники московских школ. Как они пели, как мечтали! Слушали мы их с замиранием сердца, и тепло и радостно становилось на душе. Думалось: какие же замечательные ребята придут нам на смену. Напрасно мы так думали. Все они погибли в первый месяц наступления. Все до одного. Берегли их командиры, как могли, но пули и снаряды словно выбирали самые чистые и светлые души. А таких прекрасных песен мне уж никогда больше не доводилось слышать.
Бои подо Ржевом
В начале 1942 года дивизия вышла в район Ржева. Гитлер считал Ржев ключом от Москвы, и фашистские полчища ценой больших потерь и усилий удерживали этот город за собой, сохранив при этом и плацдарм на левом берегу Волги с 22 населенными пунктами для летнего наступления на Москву, которому, как известно, не суждено было сбыться.
Особенно важное значение имела расположенная на плацдарме господствующая высота, именуемая в оперативных сводках «Церковь Кокош».
Но даже не столько значение высоты, сколько вскоре сложившаяся обстановка на этом участке фронта диктовала необходимость выбить гитлеровцев из местечка Кокош. И командование армии возложило эту задачу на 348‑ю дивизию.
А высота представляла собой прочно укрепленный пункт. В склепах бывшей церкви противник установил минометы, в грудах кирпича замаскировал пулеметы, понастроил блиндажей, опоясался окопами, в соседнем селе установил батареи, державшие под обстрелом подступы к высоте.
Разгорелись ночные бои. Одна атака следовала за другой, каждый метр был пристрелян и оставались на снегу тела погибших и раненых. Даже вынести всех павших с поля боя не удавалось и в очередной атаке бойцы прятались за их тела. Но взять высоту с одним стрелковым оружием в руках было невозможно, и комдив – полковник Люхтиков, возглавлявший до войны одно из военных училищ тогдашнего Чкалова, буквально чернел лицом, получая очередной приказ о взятии высоты.
Потом наступило затишье. Командование Калининским фронтом решило разгромить всю вражескую группировку, закрепившуюся на левом берегу Волги. Приехал в дивизию генерал-полковник И. С. Конев (впоследствии – маршал) уточнил детали операции. Готовились к ней тщательно: засекли все огневые точки противника, подтянули артиллерию. Каждый этап боя тщательно отрабатывался с учетом накопленного опыта, особенностей местности и возможности применении различного вида оружия.
Ранним утром загудела земля от артиллерийского и минометного огня и после мощной артподготовки пошла вперед и пехота.
Вскоре противник, устилая дороги трупами, скатился за Волгу, оставив и все 22 населенных пункта, в том числе и злополучную церковь Кокош, отнявшую до того жизнь многих бойцов и офицеров.
Харис и малышка
В одном из подразделений самым старшим по возрасту был солдат Харис, татарин по национальности. Все его называли почему-то только по имени, а он всех без исключения, в том числе и самого командира, звал сынками. Много уже прошагал Харис по военным дорогам, привык к свисту пуль и близким разрывам, досыта належался в окопах, в снегу, в грязи, но все же издали было видно, что человек он сугубо гражданский, все также мешковато сидела на нем видавшая виды шинель. Разве что стал менее разговорчив, да взгляд серых глаз сделался печальнее и жестче.
На фронте всякое бывало, но особенно трудно приходилось в дни зимних наступлений. Выпадет короткая передышка, люди с ног валятся от усталости, надо бы хоть час-другой вздремнуть, а порой и голову некуда прислонить – нет ни окопа, ни землянки.
Воронка от снаряда – вот и весь уют. На фронте тоже мечтают, а когда ходишь «под Богом» и не знаешь, не пометит ли следующая пуля смертной меткой, редко держишь сокровенные мысли при себе, почти всегда – вслух. Наступит минута затишья и, смотришь, собрались в круг, завязалась беседа. Не раз мы улыбались, когда в разговор вступал Харис:
– Эх, сынки, ведь у меня дома гора подушек и простыней белее вот этого снега. Возьмем Берлин, вернусь домой, зароюсь в подушки и буду спать и блаженствовать, пока не надоест.
Вначале Харис был стрелком, но потом узнали, что он до войны работал на станции, перевозил различные грузы на лошади, и поставили его на перевозку снарядов артиллеристам. Дали немудрящую лошадку по кличке Малышка. Она и впрямь была невелика ростом, но для боевой обстановки трудно было найти лошадку надежнее – при обстрелах или бомбежке вела себя спокойно и послушно. Не раз Харис и Малышка выручали друг друга.
Харис разговаривал с лошадкой, как с человеком и ухаживал за ней, как за малым дитем. Но однажды вблизи батареи цокнула Малышку пуля в самый висок. Харис, после того как бой закончился, сел на снег возле лошадки, закрыл лицо руками и надолго затих, слегка покачивая седой головой. На уговоры, что Малышку не вернешь, не реагировал.
Дали Харису взамен гнедого красавца-четырехлетка. Не успел солдат к нему привыкнуть, как разгорелся бой и на одну из батарей потребовались снаряды. Дорога к ним простреливалась и Харис поехал ложбиной, но конь, напуганный близкими разрывами, понес, закусив удила и вырвался на возвышенность. Здесь и сразил Хариса вражеский осколок.
Как знать: не случись Малышке попасть под шальную пулю, может и сбылась бы бесхитростная мечта Хариса – выспаться на простынях белее снега?
Ненаписанный марш
В 1943 году прибился к артиллеристам мальчишка. Звали его Костей. Невысокий, худенький, с шапкой непослушных светлых волос, выглядел он моложе своих 17 лет и, казалось, ему бы впору еще мяч гонять с детворой. Поставили Костю на довольствие, подобрали армейскую одежду, определили нехитрые обязанности. Со временем он привык к армейским порядкам, освоился и даже выправка у него стала военная. За несколько месяцев парня узнали и полюбили едва не все бойцы и командиры дивизии. Наградил его Бог редкостным музыкальным даром: играл на всех инструментах, какие у нас были и на слух подбирал любую мелодию. Выдался свободный час-другой, смотришь, Костя уже с гитарой или с баяном и вокруг собираются бойцы.
Война катилась на запад, били врага на всех фронтах и командиру дивизии генералу Люхтикову запала мысль создать марш 348‑й стрелковой дивизии. Был у нас общепризнанный поэт, уже упоминавшийся ранее Николай Ручкин, написал он слова, и генерал вызвал Костю:
- Сочини-ка, Константин, музыку к нашему маршу. Сможешь?
- Буду стараться, товарищ генерал!
- Сочини, Костя, такую музыку, – продолжил командир, – чтобы на душе было светло и весело и чтобы, как войдем в Берлин, старшина за голову схватился, потому как сотню метров строевым шагом под наш марш – и все: сапоги только на свалку, ремонту не подлежат, – с улыбкой закончил генерал.
Теперь Костя в свободные минуты подбирал музыку, потихоньку наигрывая на трофейном аккордеоне, и марш уже начинал «прослушиваться».
Летом 44-го освобождали мы Белоруссию. После двух суток непрерывных сражений вывели дивизию из боя, но едва успели бойцы расположиться на отдых, как в тыл ударили немцы: несколько танков и сотня пехотинцев. Бой был скоротечный и жестокий. Погиб в этом бою и наш дивизионный композитор.
Что заставило Костю броситься в самое пекло, как он оказался лицом к лицу, один на один с немецким танком, рассказать было некому.
Похоронили мы погибших, дали прощальный залп и двинулись дальше. Война катилась на запад. Но с тех пор никто и никогда о марше дивизии не говорил, словно табу наложили на эту тему.
В Берлин мы вошли. Брали его другие дивизии, другие армии, а мы вошли без боя и без марша.
Память
В 90‑е годы минувшего столетия фронтовики стали уходить из жизни один за другим, словно сговорившись.
Они умирали не только из-за полученных ран и болезней, но и по иным причинам. А почему так происходило, становится понятным после одного случая, рассказанного моим знакомым, участником Великой Отечественной войны.
Светлым и теплым майским днем, в преддверии очередного юбилея Победы, прогуливался он с внучкой и та, конечно же, утянула его к палатке, где продавали воду и сладости. Стояли возле палатки столики, вокруг одного из них четверо коротко стриженых парней в кожаных куртках, с цепями на шеях, пили пивко. На столике — горка золотящихся на солнце лещей. Расстегнув плащ, полез ветеран в карман за деньгами. Заметив на пиджаке орденские планки, парни заулыбались:
- Видать, хорошо дед воевал, вон сколько наград, — заметил один из них.
- А воевал бы плохо, давно бы уже пили баварское пиво, так ведь, отец? – спросил другой.
И все дружно загоготали.
Не нашел ветеран что ответить, купил внучке гостинец и отошел в сторону. Вначале как-то и значения не придал этим словам, уж больно день был хорош, а вечером, когда все переосмыслил, стало ему плохо. Вызвали скорую и попал ветеран в реанимацию.
Сейчас мы опять-таки живем в другой стране и Россия 90‑х годов минувшего столетия и Россия сегодняшняя – это две разные страны. Мы прожили и пережили то смутное и страшное время и вновь словно возродились из пепла, в очередной раз изумив весь мир. Но когда я бываю на кладбище, в этом стремительно растущем городе мертвых, меня всегда охватывает чувство жгучего стыда и горечи.
Полностью прочитать книгу «Формула счастья» вы можете, скачав ее из раздела «Наши книги» в формате pdf
Сергей Федорович Миронов родился в 1946 году в Оренбурге, где окончил в 1964 году техникум железнодорожного транспорта, а позже получил диплом Оренбургского политехнического института. Работал в Казахстане, затем вернулся в Оренбург. После армии, с 1975 года, работал в институте «ВолгоУралНИПИгаз», на предприятиях газовой промышленности. Принимал участие в пуске Астраханского газового комплекса. С начала 1990‑х годов активно публиковался в областных изданиях, а с 2000 года работал в газетах «Патриот Оренбуржья» и «Братство», выпускал газету «Русский путь», редактировал многотиражную газету ОАО «Гидропресс».