≡ МАКСИМ КОЛЬЦОВ ≡
материя слов
То, что Максим Кольцов – поэт, я впервые поняла в обстановке, достаточно далекой от атмосферы литературного клуба или художественного салона. На обыкновеннейшем университетском семинаре он, тогда еще первокурсник, внезапно завел речь о художниках-прерафаэлитах и об истории любви живописца Данте Габриэля Россетти к своей модели и музе – любви странной, полурыцарской, полуманиакальной. Снайперски меткие, неистасканные слова, подобранные студентом-психологом для ответа, четкие и гибкие линии каждой фразы, густая концентрация идей и вместе с тем подвижность, полетность мысли не оставляли сомнений: этот человек должен писать стихи.
В поэзии Максима мне более всего импонирует ее удивительное равновесие, соразмерность всех компонентов, порой взаимоисключающих. Простое и сложное, рассудочное и сердечное, резко индивидуальное и грамотно стилизованное, архаика и новаторство, патетика и ирония, педантичность и раскованность – это далеко не полный перечень контрастных качеств, служащих каркасом для его стихов. Вдобавок тот, о ком я говорю, умеет ткать прочную, теплую, со вкусом расшитую словесную материю и окутывать ее особым воздухом; в текстах Максима Кольцова есть чем дышать. А еще в них ощущается редкостное по нашим временам душевное здоровье, у лирического героя проницательный ум и ясный взгляд, серьезный и нежный одновременно.
«Если слово сложнее чувств, значит, слово проносит мимо», – сказано в одном из стихотворений этого сборника. Почитайте и почувствуйте: в данной книге нет того, что идет мимо. Как «льдистый нож», упомянутый на первом же поэтическом отрезке, она бьет точно в цель. Проверено.
Елена ТАРАСЕНКО, член Союза российских писателей.
* * *
Я жажду чего-то, жажду,
Но мне не понять – чего же.
Как будто безумной ночью
Святого Варфоломея
Мне хочется стать троими:
Католиком, гугенотом
И льдистым ножом, входящим
В грудину, сжигая ересь
Холодным клыком металла.
Мне хочется быть землею
И впитывать кровь и слезы
Убитого гугенота
И веры с ножом в груди.
Я жажду чего-то, жажду,
Но мне не понять, не вспомнить,
С чего закипает жажда
В закрытых туннелях вен.
Я жажду чего-то. Боже!
Так жаждет один в пустыне,
Так двое хотят напиться
Друг другом. Так жаждет нищий
Звенящего милосердья,
И тянет ладонь к прохожим,
И смотрит в чужой карман.
Я жажду чего-то, жажду,
Но мне не понять – чего же.
И лишь доходяга-ветер,
Взлетая по вертикали,
Упрямо стремясь к зениту
И зная, что – безнадежно,
Наверно, меня поймет.
* * *
Вчера, в воскресение, был ветер –
Мело и мело грубо,
Как будто бы выл и в глаза метил
И жадно лобзал губы.
Пуржило, и снег без конца падал,
Со свистом хлестал лица.
И холмы сугробов в одно стадо
Надумали обратиться.
Вчера в воскресение полз в щели
И по полу тек холод,
И ставни, протяжно скрипя, пели,
Стуча – так стучит молот.
И то, что близко, то вдруг стало далеко,
И стал силуэт тенью.
Я понял, как тяжко, когда одиноко
В такое вот воскресение.
песенка ключа
Не гаси свечу – на дворе зима,
На дворе в декабре холодно,
Не найдет ладонь в полутьме карман,
И не сладко мне – солоно.
В темноте мороз по окну стучит,
Через щели ползет медленно.
Не гаси огонь – я найду ключи,
Если фатумом мне велено.
Подожди чуть-чуть, я ведь так спешу,
Не страшись и не будь кроткою.
Механизм скрипит. Зацепил. Держу
Острозубою бородкою.
* * *
И, всем надоев, многоточие стен
Опять завершает строку.
И. Игнаткова
Не завершай строку, не надо,
Прошу тебя, не завершай.
Забудь о том, как это просто
И бесконечно подло,
Подло поставить точку и – конец
Тому, над чем сейчас корпела,
Заботливо водя рукою
По нежно-девственной бумаге.
И вот – итог: всего лишь точка,
Прикосновение – не робко,
Но метко, будто амнезия,
Стирающая все, что было
И что могло когда-то быть.
Контрольный выстрел в лоб –
И точка.
Не завершай строку – не стоит.
Пусть это длится: слово к слову,
А буква к букве, запятая,
Тире, дефисы и кавычки,
И вновь абзац – и все сначала:
Зачеркиванья, исправленья,
Вопросы или восклицанья.
Нет! Это столь элементарно,
Легко – поставить крест, всего-то,
Не белый флаг, не омовенье
Двух рук от крови, боли, гнева.
Капитуляция? Итог?
Нет – это синие чернила,
Засохшие на белом фоне.
Точка.
Кого ты хочешь убедить?
на фотографию одной поэтессы
Пойми, что все это не так уж сложно –
Любить и одновременно страдать,
Поскольку даже в страданье возможно
Жить или мирно существовать.
Пойми: все естественно, как дыханье,
Как мерные ритмы движенья ребра.
Подумай: ведь может быть существованье
В окислах и гранулах серебра.
В картине палитры гораздо больше,
Скульптуру обтачивают резцом –
Их черт не изображенье тоньше,
А то, что изображает лицо.
Твой абрис как будто застыл в движенье,
В улыбке совсем не заметен смех.
И кажется: вот оно – стихосложенье,
Берущее над человеком верх.
* * *
Когда не хватает прыти
Надежду в душе нести –
Кого я ищу, скажите,
И все не могу найти?
В дневном беспощадном свете
И в бархате темноты
Кого я хочу заметить
И чьи разобрать черты?
Ответь мне, мой друг, дороже
Кого-нибудь из других,
Кто в поисках мне поможет,
А не приумножит их?
Ведь может и так случиться:
В пустой перемене мест
Поставит его десница
На странном стремленье крест.
Заклубится пыль, и снова
Исчезнет неверный след,
Но как мне хотеть иного?
Привыкнув за столько лет,
Я буду искать не каясь.
И все-таки для чего?
Кого я найти пытаюсь,
Кого я ищу, кого?
осенний вальс
Нам уходить пора давно, и расставанье сладко,
И слезы шорохом дождей на землю пролились,
И будет робкий шаг верней, дорога будет гладкой,
И самый первый желтый лист безмолвно ляжет вниз.
Нам не дано познать, мой друг, что там за поворотом,
И вихри огневой листвы нас смогут задержать,
И мы не сможем, добрый друг, перед другим восходом
Все также смело и легко с тобою танцевать.
Осенний вальс,
Осенний вальс,
И туфли, будто вороны,
И бледный шелк летит в глаза каскадом голубей,
А завтра ожидают нас, увы, четыре стороны,
И скорбный, одинокий свет усталых зимних дней.
Осенний вальс стучится в дверь, и вихрем жидких кружев
Деревья кронами кружат, как занавес кулис.
Они спасут своих детей в разгар трескучей стужи,
Когда последний желтый лист лениво ляжет вниз.
Ведь мы уходим в дальний путь, поскольку тает просинь,
Поскольку выцветают дни, а ночи холодны,
Поскольку юность забрала у нас хмельная осень,
И нам с тобой дороги врозь отныне суждены.
Осенний вальс,
Осенний вальс
Смеется переливами,
И застывают облака лепниной потолков,
И музыка доносится манящими мотивами
Под шепот губ, смыканье рук и цокот каблуков.
краткостишия о любви
1.
На тополе листья молоды,
Весенняя клейка грусть.
Ты мне говорила холодно:
«Не жди меня, не вернусь».
И я отвечал не ласковей,
Пытаясь выдержать стать,
Что мы и не были счастливы,
Что я и не буду ждать.
Но вот уж зима над городом,
И ветрено на версту,
И холодно – вправду холодно! –
А я все чего-то жду.
2.
Я к тебе прокрадусь тихонько,
Ты украдкой погасишь свечи,
А потом под покровом тени
Ты мне скажешь, что время лечит.
Ты мне скажешь, что все проходит,
Но, конечно же, не иначе –
Ты не можешь смотреть на свечи
Оттого, что они плачут.
3.
Не молчи – говори, говори,
Потому что молчать томительно,
Потому что от слов любви
Отрекаться не унизительно.
Словно белый оскал зимы,
Дышит инеем миг безгласности,
И в безмолвии этом мы
Как в беспечности безучастности.
Поклянись, а затем опять
Переменятся обстоятельства,
Словно цепи, сладко срывать
С душ взаимные обязательства.
Раз за разом. И лед готов
Затвердеть – но едва покаемся,
Мы, плетя паутину слов,
И клянемся, и отрекаемся.
* * *
Ну вот и все, пора,
пора забыть прошедшее,
Уходим налегке,
плывем в далекий край,
Не плачьте, господа,
скорбите над ушедшими,
А мы давно нашли,
давно признали рай –
Открыт походный скарб,
оставлены, заброшены,
Забиты по углам,
обращены в тряпье
Надежды на любовь,
и человек непрошенный
Беспечно ворошит
сокровище мое.
И каждый нищеброд,
со мной не познакомленный,
Возьмет в бессрочный долг,
в пожизненный кредит,
Что было и прошло,
когда-то мною сломлено:
Букеты нежных грез,
украсившие быт,
Оставлен скорбный меч,
пустыми компромиссами,
Завешена стена,
зашторено окно,
Но мы давным-давно
пропали за кулисами,
И, перейдя порог,
ушли давным-давно.
И если наша жизнь
нечаянно оступится,
И станет тяжело,
и мы лишимся сна,
Мы скажем: «Не горюй:
когда-нибудь окупится,
Поскольку всем – и нам! –
присуждена весна».
эскиз
Щит заката червонным золотом
Лег на линию вдалеке,
Будет небо булатным молотом
В недрожащей моей руке,
Будут острыми звезды стрелами,
Тонкой шпагою тишина,
Будет плакальщицею белою
Погибающая луна.
Загремит, загрохочет латами
И, оскаливаясь, как зверь,
Будет облако рвать заплатами
И в открытую рваться дверь,
Беззащитные кроны скашивать,
Сиротливой листвой метать –
Будет ветер меня упрашивать
До рассвета закат держать.
И тем паче, еще безжалостней,
Бесконечно продлится стук,
Если я, подчиняясь слабости,
Небосвод отпущу из рук.
Ослепляя, вводя в смятение,
Горизонтом насквозь пробит,
Разорвется, причастный времени,
Драгоценный червонный щит.
* * *
А пойду я к Господу
Да за подаянием,
А пойду я к Господу
За монеткой медною,
А пойду я к Господу
Да за коркой хлебною,
Да за наказанием,
Да за воздаянием.
А пойду я к Господу
Да за духом праведным,
Да за хлебом с солюшкой –
Да за Словом Божиим,
Будет сытым по горло
И богатым завидно,
Да запью я истиной,
Да заем я горюшком.
Оброню тяжелую
Теплую слезинушку –
Не печальтесь, добрые,
Неутешно плачу я;
Будет время – вспомните
Горькую судьбинушку,
Медь мою, как золото,
И слезу горячую.
* * *
Жаль, здоровье и чистый воздух – не для нашей чумной стаи:
обреченные умереть пусть умрут на своих местах!
Но мы идем в Неизвестность и за собой оставляем
сотни новых Мессий на обочине, на придорожных крестах.
В. Заблицкая, «Пророки пригорода»
За все: за стигматы в ладонях,
За кровь на разбитом ребре,
За солнце, текущее болью
В железобетонные скалы,
За корку дорог, за щербины
В асфальтовой черной коре,
За изжелтый свет фонарей
И окон немые оскалы,
За жёлоб, ощеренный ржой,
За щели, за дыры в оградах,
За мертво глядящий подъезд
На кожу чешуйчатых крыш,
За камни, за череп у ног,
За долю последнего яда,
За зной беспощадный, за стон,
За тьму и квартальную тишь,
За грязь многолюдных дворов,
Безлюдность пустых перекрестков,
Кинжалы заточенных труб
И душный промышленный чад,
За то, что настанет черед,
И я под кирпичной коростой,
На дереве скрещенных рам
Без жалости буду распят.
* * *
Когда весна придет,
мы снова будем вместе,
Когда весна придет,
мы улыбнемся и
К Ее Величеству
Зеленой Чести
Шептать друг другу
будем о любви.
И пусть пока живет
воспоминанье муки,
Когда с рукой на миг
смыкается рука,
Еще не жжет огонь,
но голуби разлуки
До срока
обратились
в облака.
из цикла «К водам»
Воды поднялись до головы моей;
Я сказал: «погиб я».
Плач 3;54
Если ты подойдешь ко мне
И рукой проведешь случайно
От запутавшихся волос
И до твердых моих ключиц,
А потом растворишься, то
Для меня сохранится тайна,
Задрожавшая на концах
Черных августовских ресниц.
Это август – не зной, не лед,
Не прибежище, не дорога,
Вне романтики – до поры,
Не цветенье, не листопад.
Отойди, завернувшись в тень,
Подожди, подожди немного,
Обозначится верно час,
И я сам отступлю назад.
Словно голос и вой витал
Над затопленной влагой гатью,
Подползет от углов тоска
И закружится, в хоровод
Зазывая меня с собой,
Но я кану в твои объятья,
Даже если они грозят
Мглою ветхозаветных вод.
Даже если придется мне
Захлебнуться в твоей пучине,
В ледяных утонуть волнах,
И не примут меня края,
Где спасаются иногда.
Но сегодня впервые иней,
И пойми: мне милей волна,
Оттого что она твоя.
Нынче август – пора дождей
И червей, источивших корень,
Нынче август – пора домой
Отъезжающим в никуда.
Слышишь: гуще стекает звон
С превознесшихся колоколен.
Даже воздух теперь другой –
Не стекло, а скорей слюда.
Нас так тянет теперь молчать:
Втуне терпкими вечерами
Не проронишь и пары слов
В настоявшийся винный сок,
И, безгласные, меж собой
Только веками и руками
Мы общаемся, но никто
Предложенья связать не смог.
В дымных сумерках вспоминать
Абсолютно необходимо,
Ведь из центра моих зрачков
По прямой попадешь в твои.
Если слово сложнее чувств,
Значит, слово проносит мимо,
Как не сходятся меж собой
Параллельные две шлеи.
Не играли мои уста
Не с любовью и не с проклятьем,
Я вернулся к тебе, но ты
Не желала меня принять,
Но, пока не сгустилась тень,
Я отвечу тебе объятьем,
Хоть, конечно же, не смогу
Твою дрожь до конца унять.
Скоро осень. Недалеко
Изъязвляют тропинки лужи,
И глядит на пустой асфальт
Строй ссутуленных фонарей.
Скоро осень. Длинней туман –
И, чем дальше вперед, тем глубже.
Скоро осень, и с каждым днем
Облака ввечеру седей.
На пороге легко не всем,
Не замрешь на крыльце надолго,
Если только стоишь один
И подвластен мятежным снам.
Скоро осень. Уже вдвоем
Мы одни. Тяжело и волгло
Дышат воды у наших ног
И, бессильные, рвутся к нам.
* * *
Замело лепестками тропинки,
Ты в поземке идешь по колено,
Утирая со щек дождинки,
Проклиная погод измены.
Небо часто может быть чистым –
Жаль, совсем не хочется верить,
Что, его рассчитав на числа,
Мы погоду сможем измерить.
Не гадаем на картах, спичку
Подлиннее не тянем дружно,
По какой-то давней привычке
Доверяем метеослужбам.
И, ругая Гидрометцентр,
Проклиная его прогнозы,
Принимаем его оценки
И не ждем от погод угрозы.
А синоптики отвечают
На нападки людей грустно,
Что погода порой меняет,
Как и люди, свои чувства.
И вот так ты развел розно
Все, что будет, с чайною гущей,
И решил утереть слезы
И подумать о ней лучше.
* * *
Едва-едва, никем не ощутим,
Плывет вокруг неслышный запах дыма,
И будто бы за ним и вместе с ним
Приходит осень так необъяснимо.
Подобное не грех ли объяснять?
Так человек, явившийся к Афону,
Не может робость в мускулах унять
И видит вместо осени Мадонну.
Не чувствуешь, но хочется пробить
Безгласность, словно стонами волынки,
На степи и холмы заголосить,
Воздушные тревожа паутинки.
Чтобы пространство звуки разнесло
От посредине замершей фигуры
На каждое нечетное число
Диагоналей звездной кубатуры.
И так, не замечая лет и лиг,
Страдание, облекшееся в песню,
В эйнштейновский укладываясь сдвиг,
Когда-нибудь вернется и воскреснет.
И будет биться в скалы и стволы,
Не находя родившего когда-то,
С упорностью отпущенной стрелы
Пытаясь обнаружить адресата.
Дробится, иссякает голос мой,
Рассеется шептанием и стоном
И заглушится палою листвой,
Отдавшись обнажающимся кронам.
Но вдруг хоть кто-то, уловивший крик,
Увидит в немоте и созерцанье
Младенческий иконописный лик
На фоне желтизны и увяданья.
* * *
Я верю словам, но сердце знает,
Что и такое может быть:
Где-то другой тебя ласкает
И позволяет себя любить.
Смотрит в лицо, изучая профиль,
Пальцами гладит челки начес,
Словно насмешливый Мефистофель,
Дерзко касаясь кромки волос.
Кто он тебе? Подхалим? Наперсник?
Что тебя держит? Ни страсть, ни страх –
Перебирая белые персты,
Пясти сжимает в своих руках.
Ты бы, быть может, к нему не льнула
И предпочла бы скорей бежать,
Только ты руки сама сомкнула
И не смогла уже их разъять.
Больно. И мне в суматохе сует
Видеть тебя без него больней,
Зная: он где-то тебя целует
И называет тебя своей.
* * *
Это лучшее средство от всяких простуд,
Элементарней, чем Омов закон, –
Я бы мог звонить тебе каждые пять минут,
Если б не опасался за телефон.
Через трубку не глянешь в твои глаза,
Просто пристально смотришься в никуда, –
Я бы мог звонить тебе каждые полчаса,
Если б не опасался за провода.
Я боюсь твоих чувств, обжигаясь рукой
Через пластик динамика их теплом, –
Я бы мог звонить тебе с каждой рожденной звездой,
Если б не опасался за металлолом.
Это просто любовь разрывает меня,
Разбивая на байты дискретность строк, –
Я бы мог звонить тебе с каждым началом дня,
Если б так не боялся сделать звонок.
* * *
Если я забуду тебя, Иерусалим, -
Забудь меня, десница моя.
Псалом 136.
Но что-то нас гонит вперед,
словно страх или голод, –
Окрестности, пригород, город –
как звать этот город?
Ю. Левитанский
1.
Вокруг сухая тишина:
Ни свиста ветра в щелях окон,
Похожих больше на бойницы
Какой-то крепости, в кварталах
Не слышно вечной перебранки,
Глухих спокойных разговоров
И радостных и громких вскриков
Друзей, приятелей, торговцев.
– Скажи, прохожий, этот город,
Стоящий на горе, столица
Порабощенной Иудеи?
Не отвечает, лишь угрюмо
Себе под ноги тычет взглядом
И мимо, запахнув одежду,
Спешит от странного знакомца.
Как жарко! Что за зной теперь!
Слова в саднящем горле, будто
Наждак, и хочется напиться,
Но рядом нет колодца, люди
С собою не несут кувшинов
Наполненных желанной влагой.
И только пот течет по лицам,
Сожженным беспощадным солнцем.
Как мало в городе людей!
Неужто испугались зноя?
Или ушли? Куда? Зачем?
И если это Иудея,
И город вовсе не виденье,
И подо мной гора Сион,
Что делаю здесь я?
– Скажите, –
Я женщину спросить пытаюсь,
В руках несущую корзину, –
Кто нынче правит, что за цезарь?
– Тиберий, – отвечает, – кто вы?
Издалека?
– Конечно. Дальше,
Чем вы вообразить могли бы…
Постойте! Подождите, нынче
Не слышно ли о человеке,
Что проповедует в народе?
Иисус. Назаретянин. Стойте!
Куда вы?! Подождите!
Быстро,
Перехватив свою корзину,
Метнулась прочь, не отвечая,
Но зная имя – Иисус.
Возможно, я ошибся, было
Совсем не так, и этот город,
Не тот – иной Ершалаим,
И я запутался, не видя,
Путей, в песках переплетенных.
Я шел в иную Иудею,
К другому граду на горе.
2.
Но я попал сюда, и что же
Теперь мне делать в этом месте?
Искать Иисуса? Может быть, но
Как не привлечь вниманье стражи
И как не вызвать подозренья?
Я начал поиски в округе.
Все знали о Пророке Божьем,
Но говорить мне не хотели,
И лишь какой-то прокаженный
С огромной безобразной язвой,
Расползшейся от глаз до губ,
Ответил, что видал Иисуса,
Но где – не помнит. Я не сдался
И проискал до самой ночи,
Когда услышал об аресте
Пророка Царствия на Небе.
Я слышал смех, что Царь комичен,
Что в город на осле въезжая,
Всерьез он принимал осанну. «Разве
Вы не всерьез ему кричали это?» –
Спросил я злобного выжигу,
Что ухмылялся в пол-лица.
И поспешил уйти подальше,
Облит от темени до пяток
Насмешками и подозреньем.
И я нашел Его, уже когда Он
Был поднимаем, на кресте раскинут,
И больше не кричал от боли. Раны
Кровоточили вожделенной влагой
И окропляли страждущие губы
Растрескавшейся глинистой земли.
3.
Скажите, люди, что это за город?
Скажите, люди, что это за местность?
Откуда здесь такое безучастье,
Откуда здесь такая тишина?
Я знаю – я искал не этот город,
И я ошибся, как всегда, ошибся,
Я заплутал, и право на ошибку
Не может продлеваться без конца.
Но разве вы не можете послушать,
Хотя бы на момент остановиться,
Ответить просто – что это за город?
Молчите! Это – не Ершалаим!
Я вижу это в каждом человеке,
Я ощущаю это в каждом слове,
Оброненном в сухой, горячий ветер.
Я чувствую все это. Я дышу –
И медленно, но верно задыхаюсь.
И знаю – это не Ершалаим!
Скажите, люди, что это за город?
Скажите, люди, что это за местность?
Откуда здесь такое безучастье,
Откуда здесь такая тишина?
Я знаю: я искал не этот город:
Дома, кварталы, узкие бойницы,
Отсутствие привычных глазу окон,
И сумерки, все гуще с каждым часом.
Молчите! Это – не Ершалаим!
останься
Останься
в тишине ночной
Неясным стоном, тихим звуком
И в дверь усталым робким стуком,
Останься навсегда
со мной.
Останься
в тишине безбрежной
Свирелью звонкой, флейтой нежной
И песней утра – неизбежной,
Моей надеждою? Виной?
Останься
в тишине бесстрастной
Такой же чистой, столь же ясной
И также ветрено прекрасной,
Листвой,
песчинкою,
волной.
Останься
в тишине –
одной,
И я приду: все тем же стуком,
Неясным стоном,
звоном,
звуком,
Судьбой, надеждой
или другом,
Отговорившей тишиной.
Останься,
милая,
со мной!
Максим Викторович Кольцов родился 1 июля 1988 года в Оренбурге. Окончил школу № 41, сейчас учится на факультете психологии Оренбургского государственного педагогического университета. Публиковался в газете «Вечерний Оренбург» и альманахе «Башня». В 2007 году участвовал во Всероссийском совещании молодых писателей в Каменске-Уральском, областных семинарах-совещаниях молодых писателей – под руководством Геннадия Красникова (апрель) и «Мы выросли в России!» (сентябрь). Лауреат Всероссийской Пушкинской премии «Капитанская дочка» за 2007 год. В декабре 2008 года выпустил первую книгу – «Останься» – в качестве награды за победу в областном литературном конкурсе «Оренбургский край – XXI век».