≡ АНДРЕЙ ЮРЬЕВ ≡
Кош
– Потому что главное – не опыт переживания, когда ты бесконечно чувствуешь заново, дышишь почти всегда одним и тем же воздухом, а опыт осознания! Что ты понял, что уяснил для себя! Выводы, которые сделал! Ценности, которые обрел! И вот потом уже – все это, как звездная карта, как путь по жизни и новый взгляд на встречных на этом пути! Всё, закругляемся, ребята!
Тусовке в частном домике надо бы разбредаться – Ане спать пора, завтра экзамен. Поднявшись на цыпочки, целует Евгения, склонившегося, в ложбинку меж бровей. И уходит. Остановись же, всё не так, всё опять не так, но она уходит к лестнице на второй этаж.
– Постой, Жень! Ты же поедешь в Белую Степь? Может, на пару машину поймаем? Отлично!
Поземка. Поземка и яростные порывы ветра, броски в глаза льдистой кашицей. Евгений, очень приятно. А это – Паша Паж. Всё Паш да Паш, вот и сложилось прозвище.
– Ладно хоть не Пашня. А то ведь так припечатать могут, вовек не отмоешься. Эту журналистку, которая у тебя интервью сегодня брала, знаешь же, как прозвали? Мантикора!
Весь вечер – джин-тоник вскладчину, вот и не чувствуется холод, вот и эти две долговязые фигуры в буранной круговерти то пятятся, то бочком-бочком против ветра, то останавливаются покурить, зажигая сигареты под отворотом курток «Полюс» с огроменными капюшонами, в них и кричат друг другу, смеясь над непогодой.
Да знаю я эту басню! Пришли на первую встречу подобия рок-клуба девчонки с дерзким пирсингом. «Как зовут? А тебя? Юля? Есть у нас одна Юля, хватит! Будешь Мантикора! Потому что я так сказала!» – это Юля ДДТ, окрестившая новенькую, Юля, фанатка Шевчука настолько, что… Кхм-кхм. Да мне что за дело – слухи! Мне неприятно пересказывать, и всё.
– А к тебе, Женек, до сих пор ни одна кликуха не прилипла, как так?
Не знаю, идем, до Новой Победы три дома, а там, может, и на последний автобус успеем!
Им направо. Если стоять, как и они, на Авиамоторной. А левее – поворот с Аэробусной. Вот оттуда-то и вывалила толпешка. Расхристанная, куртки и шубы нараспашку, женский хохот, бутылки в руках, и кто-то уже спотыкается и шарахается об ограду вполне деревенских таких домиков.
Выкл. Раз – и нет. Ветер «выкл». И над шелестом почти осевших под ноги снежинок голоса веселой компании: «Всё, до Новой сами дойдут, братухи, назад, домой!» Врезаясь в заборчики, обтирая доски и сетки, высокий, плечистый в светло-коричневой шубище… Он, еще пара простоволосеньких в приталенных шубках, со сползающими с воротов белоснежными шалями, и трое глотавших уже из горла и оравших на безмолвную улицу что-то вроде «Весь мир идет на меня войной» …
Паж от гнева только что не топнул:
– А знаешь, я иногда жалею, что Цой всё популярнее становится. И такие вот его горлопанят.
Евгений пожал плечами:
– Может! Может и его этим очерняют. А может, себя самих. Все равно что по главной улице в трусах, но с иконой… Стой! Если они тоже на остановку, то не пойдем. Перестраховаться не помешает.
«Шуба» встал ровно на месте, запрокинул голову в кристально сияющее, обсидиановое небо, ткнул пальцем в пояс Ориона и заметил справа от дороги две фигуры, пыхтевшие дымком из-под непроглядных, обшитых мехом накидонов. «Не похожи на братву», – прокашлял, пошатнулся и замахал длиннющими рукавами, пытаясь устоять. Пятеро провожатых переглянулись, самый молодой прошептал: «Сейчас или больше шанса не будет! Бежим!» – и правда, чуть ли не бегом пустились в сторону Новой Победы. «Как… Почему… Бросаете… Вы? Вы?!» – прокрутил «шуба» непослушным языком, уже падая. Что-то противно хрустнуло и пискнуло в затылке. «Кто? Кто посмел меня заказать? – попытался прокричать. – Кошелев я! Я – Кошелев!» Но в черной прозрачности прошипелись только звуки «Ко-шель».
– Кошель! – Паж вцепился другу в плечо. – Кошель, Женя, Кошель!
– Да, я тоже слышал. Сейчас найдем его кошелек!
– Ты вообще, о чем? Думаешь, ты всё понял? – но это было излишне. Евгений уже тряс упавшего за плечо:
– Вы ударились? Встать можете? – и на стон «Убьюууу… Кошееель» ответил:
– Да вот же он, вот, под коленом у вас! Ну-ну, не надо меня отшвыривать, ну хорошо, берите сами!
– Пасипа! – просипела бесформенная куча кожи и меха.
– Паш, ты чего? – Женя откинул тканевый полог с глаз, глянул на стоявшую рядом фигуру, прижавшую ладонь к сердцу. – Ты теперь пионер? Клянешься в верности?
– А? Бумажник его нашелся? Вот и отлично! Что делать хочешь? – Паж вертелся, оглядываясь по сторонам, выбежал на дорогу, будто пытаясь заглянуть за поворот. Ни-ко-го-шень-ки. – Тихо!
Сказал и замер, воткнув палец небесному охотнику в плечо:
– Мёртво, представляешь?
Женя тряс лежавшего:
– Нельзя вам тут валяться, на таком холоде! Вижу, что шуба, так вы бы запахнулись хоть!
– Заячий тулупчик, – пробормотал Паша, уже подошедший, но не касающийся, хотя Евгений, подхватив пьяного под плечо, бубнил: «Поднимайтесь… Поднимайтесь… Помогай, не стой!»
– Заячий тулупчик, говорю. Только вот не помню, откуда это. Извините, Бога ради, как вас? Лев? Лев?!
– Лев, Вам ждать на морозе или скорее в тепло? А живете Вы где? Паж, давай, выполняй свою обязанность, приподнимай под то плечо и потащили.
«Нет!» – рявкнул Кошелев и озлобился: «Хамит!»
Евгений тащил тушу, стиснув зубы и проклиная рокерскую худобу и легковесность – пьяный так и норовил завалиться на него боком, сбить с ног.
Павел молчал.
Женек каким-то внутренним вниманием услышал себя со стороны – тараторил и балаболил, уговаривая обессилевшего потерпеть, не отключаться, нет, дети не ждут, нет детей? Жаль, наверное, жаль, хотя, если подумать, не падать, не падать!
Вдруг Женю затрясло – и морозище, и перетаскивать этого шубейного, еле движемся, до Турецкой почти квартал… Схватив себя за запястье, сжав до боли: «А Вы служили, Лев? Были в армии? Даже в Аф-га-не? Встать, солдат! Духи появятся в любой момент!»
Кошелев зашатался, раскинув руки, балансируя. Шатался, но устоял.
Из тьмы выехал «коробок».
Кошелев положил этому сопливому нахалу левую на плечо, правой выудил из кармана «Мальборо», а вот и блеснула в лунном луче позолоченная Зиппо, клик!
Коробок притормаживал, притормаживал, подкатывался, шурша шинами, полуоткрылось окошко водителя…
– Доброй ночи, здравствуйте, мы папу из гостей домой ведем, нам вот до Турецкой пару минут осталось, и там наш дом! – проулыбался Евгений Дождин, студент пятого курса, будущий программист, а пока гитарист-почти-виртуоз. Да. Как Сальери. Музыка, разъятая на числа.
Окошко медленно прикрылось и с нарастающим шумом двигателя патрульная машина укатила прочь от лужиц лунного света.
– Что-то на ментов они не очень похожи, – прошептал Паж.
– Спасибо, друг! – Кошелев с размаху хлобыстнул ладонищей по пальцам очкарику с зачехленной гитарой за спиной. Женек поморщился, но сказать ничего не успел, потому что:
– Вон, меня встречать бегут. Всё, пацаны, найду вас, если что! Но ты учти – хамишь старшим, хамишь!
Шагали по Турецкой в центр, к рынку и автобусному кольцу, шагали молча. Впрочем:
– Что ты там про тулуп, я не понял? – но все равно Евгений думал, приехать завтра на Аннушкин экзамен, чтобы знала – он здесь, рядом? Да, думал о чем-то своем. А, вот:
– У меня в школе было прозвище. Было. Сальери. Не мог запомнить, на какой линии какая нота. В цифры их переписывал.
– Понятно, – пробормотал Паж. – Все равно, это тебе не прислужка какой-то… Да и черт с ними, с кликухами. Иногда не поймешь, за что дают…
***
Она бросилась Женьку на шею и целовала, размазывая в пятна слезы, тушь и помаду.
– Что случилось? – отстранился он. В рекреации, на виду у всех здесь и идущих в холле?
– Ты читал утреннюю газету? Нет?! На!
«7 января 1995 года. Около полуночи на остановке «Авиамоторная», что на проспекте Новой Победы, были застрелены из автоматического оружия с глушителем трое мужчин и две женщины. Неподалеку был брошен кошелек. В нем нашли тридцать монеток. Один из жителей многоквартирного дома рядом с остановкой утверждает, что стреляли из машины милиции с выключенными мигалками. Из неофициальных источников известно, что убитые входили в близкий круг общения авторитетного предпринимателя Кошелева».
Сальери подтолкнул вечно соскальзывающие очки. Оглядел гомонящих студентов.
– Ну все, ласточка, давай на экзамен, давай! А то потом скажут – вот человек, который не знал! Не надо нам такого счастья.
Я буду знать.
Я буду.
Я.
Rising Sun
Дом на Авиамоторной довольно быстро прославился как «Дом восходящего солнца» – здесь были и ударная установка, и микшеры, пара усилков и комбиков для гитар, микрофоны; была просторная кухня, гости приносили, у кого на что хватало стипендии; и да, пентхаус – второй этаж, где зависали иногда на два-три дня влюбленные, – а у детей солнца и цветов любовь частенько бывала внезапной и непредсказуемой…
Аня подошла, тронула за кончик носа, и… Чуть приподнявшись на носочках, плавно опустила бедра на его колени. В голову вдарил фонтан, залил все, виски распирало. Евгений задышал тяжело, впитывая запах каштановых волос, запах ее выдохов, приливших к его глазам. Их руки дрожали, но! Это всё. Больше ничего. Она всё отводила голову при приближении поцелуя.
– Не сегодня, – прошептала, коснувшись его третьего глаза мраморным лобиком. – Ну, ты гитару расчехлишь?
Ударник уже ждал, проверяя звук свеженатянутого пластика на «бочке», педаль работала, пом-пом-пом, пом-пом… Хлопал китовым хвостом бас. Аня подстроила на микшере ручки-крутилки канала для микрофона, напевая то тише, то чуть громче.
Евгений подключил шнур. Гнездо-мама, штекер-папа, педаль коробочки с эффектами. Тронул струну. Трон!ул…
***
– Как хочешь эту вещь назвать? – Манти высвободилась от настырных объятий даже ей мало известного тусовщика, записала еще что-то в блокнот и замерла, ожидая, ожидая, ожидая…
– Трон света.
– Зря, – засобиралась, складывая девичьи причиндалы в рюкзак. – Сейчас в Европе в моде мелодичный блэк-метал. Ты бы всех заткнул техникой и гармониями. Был бы героем нашего времени – провинциальный виртуоз, прорвавшийся за кордон. А так… Очередной светлячок.
– Не слушай ее! – скривился басист по странной фамилии Млодых, дождавшись, пока точеная фигурка журналистки проплывет за окнами и исчезнет за бахнувшей железной створкой ворот. – Надо быть собой! Всегда!
– Мне это непонятно и не хочу понимать, – Евгений проверил записную книжку – что еще в планах на вечер? – Сегодня я дежурю?
Млодых покопался в органайзере:
– Ты. Извини, но напомню еще раз – Сергеичу, соседу моему, больше никаких напитков и закусок в долг, и что бы он там ни заливал про «шины Млодыху заложил», не верь! Хватит дармоедов кормить.
Вместо объятий на прощание крепко погладил Аню по плечу, словно сбрасывая невидимый груз…
***
…а дежурил в магазине Млодыха «Агата-Сармат» ночным директором, отпугивая желавших попробовать замки на прочность, привлекая засидевшихся с гостями вплоть до самого утра, до приезда машины со свежей выпечкой. Бабушки подтягивались за хлебом и булками к открытию, к теплым хрустким корочкам…
Но это будет вслед за солнцем, рыжим зрачком, а сейчас микрорайон почти весь укладывается спать, только отъявленные полуночники постукивают в окошко непрошибаемой двери: «Спрайт», сахарок, «Кэмел», а вот «Примы» пять пачек, вот банку кофе «Гранд», и вот «Привет, не спишь?»
Вика Безжарова. Миниатюрная, словно из алебастра высеченная, с озерами чуть раскосых глазищ. Кто-то пустил слух, что голубых кровей девочка – теперь и без того считавшаяся странной стала восприниматься совсем того, из иномирья.
Она приходила третий раз, с громадной акустической гитарой, напевала тончайшим голоском романсы, что-то из Вертинского. Женя, подключив гитару к переносному магнитофону, импровизировал, иногда подсказывал мелодией соло, как лучше выстроить вокальную партию.
– Ты первый не кидаешься тащить меня в постель, – тлел огонек дамских сигареток.
– Если откровенно – не отказался бы, – подливал «Изабеллу» из пакета.
– Пить из одного бокала – в этом что-то есть. Вставлю в песню, ты не против? – приглушенный перебор струн.
– Как хочешь!
– Как я хочу… Спасибо, щедрый подарок! – а ему сводило тело судорогой: впитывать изливы ее фигуры и легкую истому лица. «Быть собой? – прошептал неслышно. – И взять ее, сломав своей искренностью ее доверие? Владеть собой и не распускаться – а это не от себя ли? Как вы объясните противоречие, мистер Млодых?»
Млодых, тезка, выслушав наутро, сдерживал улыбку, но вдруг прорвалось:
– Ну лопух же ты, лопух! Ничего в бабах не понимаешь!
– То-то и оно, что она не баба! Да тронуть ее – все равно что ребенка обидеть! – утро, утро, а в ночь… Она ведь осталась ночевать, и Женя слышал в темноте отчаянный стук ее сердца, словно уже в клетку груди билось тук-тук. И что-то стронуло его с места, сел, закурил и осторожно погладил почти ребенка по головушке. Чуть не засмеялся – она мгновенно провалилась в сон и что-то виновато бубнила, словно оправдываясь…
Млодых попытался приказать ему прийти. Ха. Ну, попытка не пытка. Пригласил. Пригласил попить водки и поговорить по душам. Словно кто-то шепнул: «Отказ – к войне. Оно тебе надо?»
***
Пришел и пил. Пил и говорили. Говорилось, например:
– Ты хочешь готовить концертную программу, а я устал, устал зависеть от раздолбаев! То на репетиции не ходят, то в день выступления не являются «аппарат» грузить для перевозки, то вдруг денег нет за аренду базы платить! Хватит этого псевдо-рокового нищенства! – и Млодых, раздавив один окурок, принимался за новую сигарету, накачиваясь, нагнетая…
– Ты против этого состава группы или хочешь финансирование искать?
– Да! Поедем к хозяину сети «Сармат». Если поможет с записью на студии – даешь музыку! Нет? К черту все тогда!
Что-то стронулось вокруг, в ушах зазвенело, мир поплыл. Млодых жестами отчаянно пояснял план. Дождин словно увидел его в первый раз, и какие-то невидимые нити вдруг проступили на лице, будто нервы обнажились, и Дождин: «А вот сейчас и выясним, кто тут на самом деле Сальери!»
– Слушай, Млод, а может, проблема вся во мне?
Тезка прямо хохотал, ладонями стирая со щек и век слезы и вдруг! По столу грох!
– Хорошо, день откровений – так пусть! Let it be и никак иначе!
Он кричал, размахивая руками и бешено топая правой, будто Дождина раздавить пытался:
– Ты убийца! Ты убиваешь во мне музыканта! Я думал – я Гитарист, Композитор, с больших букв всё, а тут ты! Дождин, Дождин, Дождин, Дождин, зимой и летом одним цветом, Виртуоз Всея Ори! Чего глаза вытаращил? Как мне-то быть! Как мне жить дальше?
Евгений помахал перед глазами, разгоняя роившиеся черные пятна и по столу сам хлоп!
– Ты талантливый организатор! Сколько концертов провел! А запись ребятам выбивал! Да, ты шило в… в этой… в заднице, извини! Тебе бы концертное агентство открыть. Продюсером стать. Это твое! А музыка…
– Ну вот и всё! А про музыку забудь? Припечатал!
– Неее… Музыка либо с тобой, как лучший друг, либо так! Хоббо-боббо! Всё, хорош психовать! Когда к твоему Сармату едем? Я в магазине заночую, чтобы предков не пугать, ладно?
Только черные пятна не отставали. Евгений отмахивался, вздрагивал: «Кто выпустил этих пчел?» – но все же рассмотрел через них Аню в изящном вечернем платье, сидевшую на крыльце «Агаты».
– Дождик, солнце моё, это что все значит? Мы же в филармонию на Зинчука собирались?
Дождь глупо улыбнулся, раскинул руки, обхватил невидимое дерево и рухнул вместе с ним, вздымая корни в небо.
Острое
Диагноз был прост и понятен – острое алкогольное отравление. Млодых купил партию водки невесть у кого, доверившись рекомендациям партнеров по «Сармату» – без сертификатов, без собственной проверки. Отец Евгения рвал и метал, пытаясь запретить работу в магазине и вообще «всю эту возню с гитарками».
Едва Женю выписали из городской клинической, тезка на недавно купленной «шестерке» помчал их в индустриальный район, где в опустевших цехах советских производств разворачивали офисы бизнес-проекты. «Сармат» обосновался в корпусе разорившегося после приватизации подразделения сборки областного электронно-монтажного заводика.
Шли гулким коридором. Шли мимо отделов и отделений. Шли под едкими взглядами выряженных в спортивное и классику: «Неформалы, что ли? Одеты-то как!». Перед кабинетом хозяина каменели жлобского вида качки. В открывшуюся дверь увидели длинный стол с рядами стульцев без спинок – не расслабляться.
– Ты кого привел? – заорал хозяин кабинета. – Кого ты притащил сюда, болван?
– Не понимаю, что не так? – развел руками Млодых.
– Смерти моей хочешь? – Сармат орал так, что охранник заглянул – что за ад творится? – Выйдите, молодой человек, я с вашим любителем «Агаты» с глазу на глаз поговорить хочу.
Дождин закрывал за собой дверь, когда запиликал телефон-коммутатор. Обычная такая девушка, без изысков и претензий на исключительность, метнулась в кабинет:
– Вас! Срочно! Сам!
Евгений успел услышать через закрывающуюся дверь:
– Доволен? Добился своего?
Минут через пять Млодых вышел со скорбной миной. Пока шествовали обратно мимо тех же фигур и лиц, только теперь подавленно-заискивающих, робко улыбающихся, Дождин успел раз восемь спросить: «Что в итоге? Результат какой? Чего достиг?» Млодых обрывал: «Узнаешь! Подожди, выйдем!» – и вдруг не выдержал маскарада, рассмеялся: «Терпение, дружище, терпение!»
– Администрация города оплатит запись. Lets get some rock’n’roll! В лицо запомнил кого-нибудь? Будешь теперь сюда выручку отвозить. Сам, своим ходом, а как еще?
Дождин растерялся. Ведь Млодых такое дело сделал, как теперь перечить? Но и соглашаться – унижать себя, да и подставляться под возможный удар, вполне вероятное в это безумное время нападение…
Млодых еще и на заседание комитета по борьбе с молодежью… ой! По делам! Конечно, по делам молодежи… притащил Дождина на заседание комитета. Комитетчики прятали глаза, мялись, но все же постановили провести рок-фестиваль.
– Ты мой талисман! – просмеялся Млодых в курилке горадминистрации, не обращая внимания на чиновных окружающих. – Человек-удача!
Дождин промолчал. При чем тут он, так и не понял. Да и не было желания отвлекаться от внутренней работы – в сознании роились ноты, будто светлячки взлетали то выше, то ниже. Дождин запоминал придуманную партию как рисунок, выстраивал иллюстрированную симфонию света. Иногда часами ломал голову над несколькими нотами, пробуя звучание не только на гармоничность, но и на вызываемую сочетанием звуков эйфорию… Сальери. Вот тебе и Сальери!
Млодых привел на запись вместо себя джазового басиста. Дождин не сказал ничего. Заметил только, как побледнел тезка, не услышавший ни единого возражения…
***
Отзвенела последняя нота. Аня, глядя куда-то вглубь себя, положила ладони на горло – не веря, что только что выпела ТАК.
– Ну вы отожгли, ребята! – звукооператор помахал над головой кассетой цифрового магнитофона, сам тоже не веря, что чудо здесь, поймано в силки техники, если не навсегда, то очень надолго. – Завтра займемся сведением, у вас два дня на работу.
И положил кассету в сейф. В сейф!
Млодых хлопнул Дождина по плечу:
– Говорил же – будь собой! И все получилось!
– Нет! – ответ был резок. – Словно со мной было что-то лучшее меня, высшее, чем я.
– А вот это уже серьезно… Ребцы, завтра отдыхаете! Мы сами справимся, в два Женька! Что? Ты же говорил «стань продюсером»?
Аня смотрела так внимательно, Аня ждала…
– Анют, лучше займись экзаменами. Мы сами сведем.
Только покачала прекрасной головушкой, не обмолвившись ни словом.
– Ну, пока, парни! Удачно вам все довести до ума! – джазист исчез в коридоре, будто растворившись в прохладном воздухе, утянув за собой ударника.
Женя – Аня – Женя.
Дождин взвешивал слова – вчера Млодых после пятой рюмки опять разоткровенничался:
– Что ты тянешь с ней? Вся тусовка знает, что вы не спите. Будешь тянуть – я ее своей любовницей сделаю. Что? Не много тебе будет – с двоими жить? Да, знаю. Весь район говорит – к тебе ночами ходит одна и та же!
Ане достался поцелуй в висок.
Ночью опять придет Марина, это точно. Друг у нее в соседнем доме живет, дни-то напролет вместе, а ночью…
Итак, Марина…
Морская
Итак, Марина!
Марина играет в траур по умершей любви, Марина всегда в черном – и этот ее напульсник с шипами поверх свежих шрамов на венах, на левой. Полгода, как расстались. Месяц, как она приходит к нему по ночам и рассказывает о всех своих друзьях.
Нет, Дождин давно понял, что она давит на ревность, чтобы прибрал ее к рукам, чувствуя себя первым среди избранных ею. Понял и то, что она просто травит его, намекая «ты не весь мир, есть масса других». Понял, но всё так же улыбался и гладил ее по затылку после очередной бурной измены Ане. Впрочем, измены ли? Ведь так и не было последней откровенности с несовершеннолетней.
Безжарова обходила теперь «Агату-Сармат» за полквартала. Случайно столкнулись на остановке, и: «Я слышала, жена к тебе вернулась? Что с тобой?» Да ничего. Просто позеленел. Просто: «Кто к кому вернулся…»
– Представляешь, два часа пешком по пустыне с рюкзаком, набитым стволами! – Марина сама же и удивлялась только что сказанному. Евгений даже не пытался останавливать и переспрашивать – она так и плыла в потоке речи, то ли в яви, то ли в фантазии…
– Теперь мне вырученных денег на год хватит, если не роскошествовать, – а Дождин и не спорил, ведь очевидно же, что для нее ценно. Неважно, ЧТО делала. Важно, С КЕМ. Или БЕЗ КОГО. И это, знаете ли, льстило…
– А мы запись свели!
– Да, я читала в газетах. И на джаз-конкурс выдвинулись?
– Ну да, теперь думаем, как в столичные клубы демо разослать, – вообще, рассказы о настоящем и не терпящем отлагательств – не его конек. Весь в себе, признаки мира, сословия и касты – не к нему. И у Ани ведь практически не было текстов – вокальная партия, соло голоса под гитарные риффы, сменявшие инструментальную часть…
Вахтер общежития грохала во внутреннюю дверь: «Агата! К телефону!»
«Здравствуйте, этот номер указан как контактный, Агата-Сармат, не ошибаемся? Мы бы хотели пригласить Вас на три выступления в нашем клубе. Вы на неделе подъехать сможете? Москва? Пригород? Область? Южный Ураааал…» – и «мы ждем», и «надеемся на Ваш приезд», и «когда вас встретить». Женька растерянно улыбался, показывая Млодыху листок с телефонами откликнувшихся на демо-кассету.
Млодых курил и курил, ходил кругами по залу, свободному от покупателей – глубокая ночь. Марина, устав отбивать ладоши, замерла, глядя на нервного главного – над кем? Дождин на программируемом калькуляторе высчитывал затраты на поездку и проживание в столичной круговерти. Млодых…
– Нет. Я не поеду. И в Сармате не думай упомянуть, что я сам басил. Что барабанщик наш сказал?
– «Мне нужен кофе по утрам и горячий борщ на обед, не говоря о ежедневном душе» – дословно.
– Езжай один. Сессионных музыкантов там сам наберешь.
– Ты не понял. Ждут НАС. Нас как мы есть сейчас. С нашими аранжировками и нашим саундом.
– Тогда никто никуда не едет. Я думал, тебя сразу вызовут, тебя, самого.
– Дай водки в счет зарплаты.
То ли праздник признания готовым к туру по столице, то ли поминки по группе «Мир придуман»… Дождин долил в стопку томатный сок. Чок! Марина-таки донесла до губ, не расплескав, долго отмахивалась от жгучего привкуса, и вдруг зашлась в слезах, вторя магнитофону:
– Я хочу быть с тобой1, как ты не понимаешь! Ты – жизнь, ты – дом!
«В котором можно так спокойно гадить», – прошептал неудавшийся гастролер. Но это про себя, а в яви… «Спи, я знаю, как ставить часы»2, – напел и поцеловал в лоб изящное создание из морской пены.
Теперь очередь Ани переодеваться в черное.
Потому что томиться еще два года – этого, к сожалению, он вынести уже не мог.
Естество, знаете ли.
Тем более, плавно перетекающее накалом страстей в искусство…
________
1 Песня группы «Наутилус»
2 Строка из песни В. Цоя «Верь мне»
За чё ты?
Дождин еще на третьем курсе съехал на тройки, перестав запоминать формулы, синтаксис компьютерных языков и доказательства теорем высшей математики. Но странное дело – вдруг что-то изменилось в ходе учебы. Преподаватели стали предупредительны, спокойно относились к прогулам и невыполненным домашним заданиям. Чудеса, да и только!
А за курсовой проект он вообще отхватил пятерки – и за преодоление сложности задания, и за оригинальность решения, и за лаконизм программных строк. На переменах выходил курить в фойе учебного корпуса, присаживался на корточки, отстреливал пепел средним пальцем. Гигант Начев в шутку вдавливал его в пол, сжимая макушку, и смеялся: «Дождин, ты же у нас скотт! Скот, гуляющий сам по себе! Самолёт, если ты начал понимать, о чем я! Не, гляжу, не понял». Русский немец Харцер сбрасывал руку нахала с головы отмалчивающегося Дождина: «Не прав ты! Просто у него нет способности к языкам! Алгоритмы понимает и создает лучше всех, а конкретные слова путает. Я его программу на студенческой олимпиаде проверял. Строка из одного языка, а написание из другого».
– Я вообще не понимаю, о чем вы! Какие языки, по-английскому у меня пятерки за внепрограммное чтение. Паскаль, Фортран1 – к ним надо, что ли, еще особые способности иметь?
– Действительно, не понимаешь!
– Невежественный!
– Человек, который не знает!
– Да что вам надо от меня? – бесился Евген, и впрямь переставая понимать одноклассников, к тому же менявшихся какими-то жестиками – вот их он заметил не так давно.
– Да ничего. Просто человек ты хороший, талантливый, но к жизни совсем не приспособлен!
– Отвяньте уже! – и Женя брел на лекцию – на них ему почему-то лучше всего удавалось сосредоточиться на написании мелодий. В одной тетрадке конспектировал препода, в другой тут же писал странные строчки – собственного изобретения код, код музыки – партий и задумки аранжировок…
Марина приходила прямо на занятия, приоткрывала двери: «Передайте Дождину – его жена ждет!» Класс грохал хохотом: «Женек-муженек! Как теленок на привязи!» Евгений, первым выскочив в холл на перемене: «Ты чего? Что случилось?» – «Ничего. Хотела проверить, как ты. Соскучилась очень! Сбежим?»
И они сбегали с занятий, и квартиры друзей помнили ее стоны, и чуть не сорвалась дипломная, писанная в перерывах между постелью, ежедневными репетициями и сочинением аранжировок, выступлениями в первых частных кафе и ресторанчиках.
Рок-н-ролльное братство? Были хорошие гитаристы, техничные, кому легко давались импровизации, кто на лету «снимал» гармонии с записи или просто напевов посетителей – лабухов в Ори хватало, вот только дружба между ними не клеилась – у каждого была группа учеников, и за новых только что не дрались.
У Дождина учеников не было. Потому, что объяснять принципы построения созвучий без знания музыкального языка, а уж тем более без языка того, о чем позднее он узнал как о «ценностной группе» – без этого научить никого невозможно.
«Улица корчится безъязыкая2», – повторял он про себя. – «Да разве так?»
«Цинциннату Ц. приговор сообщили на ухо3», – и это врезалось в память. – «Но и он был понятен хотя бы детям».
Каждый раз, когда его охватывало отчаяние от невозможности объяснить свой музыкальный замысел, в сознании всплывала картина – он стоит на волнорезе, и волны тяжкие, могучие разбиваются у его ног и мир, как океан, стремится потоком мимо него, не замочив даже подворотов джинс.
Еще во втором классе он стащил из школьной библиотеки Конан Дойля – естественно, «Рассказы о Шерлоке Холмсе». Повествование о танцующих человечках – системе шифра – уже тогда потрясло его простотой задумки и ужасом шифруемых строк: «Илси, готовься к смерти!»
А теперь он пением гитарных струн слал в мир сообщения.
Часто напевал под нос: «While my guitar gently weep…4» Пока моя гитара нежно плачет…
Ну или что-то такое.
Нет способности к языкам и всё тут.
Об этом всё, всё!
______________
1 Языки программирования
2 Из В. Маяковского
3 «Приглашение на казнь, В. Набоков
4 Композиция The Beatles
Почти всё
– Он ведь почти сделал, что собирался! Стоило мне вернуться к Марине – он тут же стал кататься к Ане и за Аней, то просто в гости, то подвезти в гимназию. И матери ее наплел, что решил стать Аниным мелодистом, и ей пересказывал подробности, как Дождин после универа по кабакам талант растрачивает, на копейки позарившись, забыв мечту… Забыв мечту во всех смыслах! Дескать, лучше Марина в руках, чем Аня через пару лет. А она, представляешь… У нее голос стал выше и сильнее, будто в отчаянии, в надрыве новые ноты стала брать! Ну и, говорили, в ресторанах с ней появлялся. За город в какую-то новостроенную деревеньку ее возил: настоящая баня, катание в санях, охота на белок, спуск по лыжной трассе – все зимние удовольствия! А в тот день, помню, я стоял на перекрестке – и вот они летят! И она обернулась в машине, представляешь, и в стекло изнутри стала хлопать и бить, а он только газу поддал… И на выезде из города, где надо на кольцо автострады выехать… Так через ограду и улетел. На Анюте ни царапины. А его выкинуло через лобовуху и всей машиной накрыло. К нему в больницу почти половина тусовки заявилась. Рассказывали, что прям по «Крестному отцу» ситуация: «Кто виноват? Кто там был и кого там не оказалось?» Нет. Я не поехал к нему. Паж предлагал – типа, хоть так помиритесь. Ага! Я на его бывших почему-то не кидался. Манти вот прямо извелась вся, ну и что? И, понимаешь, да, кабаки! Я вместо столицы здесь околачиваюсь. Может быть. Может быть, всё только начинается, не спорю. Марина вот намекает – в Восточную Европу можно податься. Но это же надо язык знать! Кто ж меня просто так научит? Язык, язык, язык… Ничего. Выберусь и из этой ямы. Пока.
The End
Нет, домой он не спешил.
«Поймать тачку? Дорого. Решил копить – значит, надо экономить. Пешком дойду».
– Я в баре гитару оставлю? Небезопасно ночью таскаться с ней. Спасибо! Да на компьютер коплю. Как зачем? Сейчас звуковые карты выпускают, можно к ней подключиться – настоящий саунд-процессор. Всё лучше, чем десяток «примочек» покупать!
И потопал от перекрестка, где Драмтеатр, вверх, на Чкалова, плавно переходящую в проспект Гагарина.
А что «дом»? Что дома?
Марина теперь устраивает истерики: «Я выходила замуж за виртуоза-гения, а не за лабуха!»
Но это не так страшно. Обычно при виде свежезаработанных бумажек успокаивалась и ластилась: «Может, джинсы обновим? А мне нового мишутку в коллекцию?» – но впадала в прострацию, увидев опять его «взгляд-не-отсюда», когда он погружался в волны поющего света, извлекая из потоков светляков цифры-коды новых тональных переходов.
Нет, это не страшно. А вот Аня, поступившая с первой попытки в Гнесинку, Аня с навсегда похолодевшим, хрустальным голосом… Ее даже на фотографии в «Комсомолке» увидеть – за счастье. «Не ошибся, – прошептал, – достанет ей в жизни теперь и звезд, и хмари, и солнца – Небо перерастет!»
Курил прямо на ходу и напевал «Come on, baby, light my fire!»1 – только вместо соло клавишных моделировал гитарное звучание, надо бы записать такую кавер-версию, такого еще не слышал ни у кого!
Тормовизг тормозов!
Дождин попятился от остановившегося белого Форда: «Ничего себе роскошь!» Водитель приоткрыл дверь:
– Садись, Жень. И довезу, и переговорим. И тебе пора, и мне всё надоело, хватит!
Что, кто… Но наперекор страху сел, накинул ремень. Чуть сильнее, чем надо, прихлопнул дверь. Тут и взглянул в лицо водителю.
Кошель. Лев. В смысле Кошелев.
– Ну здравствуй, последний герой!
***
– Гитара твоя вон, на сиденье. Вот тебе и «О!» Жень! Доедем быстро, тянуть не буду. Что хочу сказать… Я могу до смерти, хоть моей, хоть твоей, тебя опекать, но птицы в клетке редко поют. Преподы, твои и Анины, не проблема. Я не говорю о Комитете молодежи – вообще не вопрос, жить все хотят. В лучших кабаках пригласить выступать – пфф, задачка для школьников. Всё это детство, понимаешь, дет-ст-во! Но вот когда ты выбрал, когда решил, что сладкий сон с одной важнее яркой яви с другой… Извини. Что?
– Не знал, говорю. Я просто. Не. Знал.
– Зачем тебе Знание без воли? Кому оно нужно, если сам изменить ничего не можешь? Ты же даже язык упрямо учишь сам, слушаешь других и учишь, лишь бы обязанным никаким учителям не быть! Я вообще с тебя дурею! Приехали. У тебя минута. Думай.
– О чём? Над чем?
– Самообладание. Любовь. Воля. Зачем это всё, если ничего не меняется?
– Понял. Вокзал!
Поехали!
Небо ждет!
3–5 февраля 2017 года
_________
1 Из композиции «Light my fire» группы The Doors
ЮРЬЕВ Андрей Геннадьевич родился в 1974 году в Печоре (Республика Коми), в 1996 году окончил электротехнический факультет Оренбургского госуниверситета, работал дизайнером-верстальщиком в оренбургских газетах и в Фонде Эффективной Политики (Москва).
С 1993 по 1995 год – вокалист и автор текстов песен группы «Личная Собственность». Лауреат специального диплома «За философизм лирики» областного поэтического конкурса «Яицкий Мост – 96». Повесть «Те, Кого Ждут» вошла в сборник «Проза – то, чем мы говорим» (Саратов, 2000), публикации в газете «Оренбуржье» и альманахах «Башня», «Гостиный двор». Победитель конкурса «Оренбургский край — XXI век» в номинации «Автограф» в 2014 году, призом стало издание отдельной книжкой повести «Юркины беды». Диплом в номинации «Проза» «За философское раскрытие темы одиночества» Всероссийского литературного конкурса «Стилисты добра».