≡ СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЧЕНКО ≡
28 сентября 1989 года, 8.45 местного провинциального времени, четверг.
Исподпалкин неуверенной вороватой походкой шел в чебуречную. До нее осталось метров двести. Исподпалкин стал насвистывать какую-то популярную песню. Подул ветер. Залаяла собака. До чебуречной осталось метров сто. Исподпалкину встретилась сотрудница редакции корректорша Иванова. Они поздоровались. До чебуречной осталось метров пятьдесят. Внимание Исподпалкина привлекла красивая женщина на тротуаре напротив, он даже оглянулся. До чебуречной осталось каких-то двадцать пять метров. Исподпалкиным овладели мрачные мысли. А вот и чебуречная! Исподпалкин толкает массивную дверь и вваливается вовнутрь…
Липкие столы и официантка Каренина. Исподпалкин видел ее противную, такую же липкую, как стол, рожу почти каждый день. Каренина сказала:
– Здравствуйте, Александр Иванович!
Так звали Исподпалкина. Имя-отчество Карениной он не знал, а, может, забыл и поэтому просто сказал: «Здравствуйте!». И сел на свое любимое место – то, которое возле стойки.
Положил руки перед собой. Но быстро убрал – они очень заметно дрожали.
Исподпалкин хотел выпить, Исподпалкин хотел успокоить свои руки и свою похмельную голову.
Он заказал по традиции чекушку водки и чебурек. Он – журналист и алкоголик Александр Иванович Исподпалкин.
Каренина спросила:
– Что, вчера был веселый день?
– А у меня каждый день – веселый.
– Конечно, такая интересная профессия…
«Да пошла ты…» – хотел буркнуть Исподпалкин, но сдержался. Вместо этого он присосался к граненому стакану с огненной водой.
Как хорошо!
Это было 28 сентября 1989 года в маленьком степном городке N‑ске… Именно там жил Исподпалкин, именно там стояла наша чебуречная.
Впрочем, Александр Иванович не сразу вспомнил, что это было именно 28 сентября. Для него все последние дни слились в один – очень уж были похожи. Все последние дни он безбожно пил. Все последние годы он безбожно пил.
И вот, употребив чекушку, он по традиции покинул чебуречную и пошел в редакцию, где работал. Она была за углом.
Исподпалкину стало легче, перед уходом из чебуречной он даже ущипнул за зад Каренину, он даже сказал ей: «Ну все, пойду работать!!!».
В 9.48 Исподпалкин вернулся в чебуречную.
Работа не шла. Да, он пришел в свой кабинет, располагавшийся на втором этаже, с видом на серую стену типографии, сел за свой стол, размял пальчики, как пианист перед игрой, взял ручку, листочек, но… Нет. Вдохновения и желания пока не было. Он вчера общался с героем своего материала – фрезеровщиком, мастером 38-го разряда… Мастер тоже был пьян и едва держался за станок, но все же вытачивал какие-то детали. И в принципе все, что было нужно, рассказал. Осталось перевести это все на бумагу. Но нет.
Исподпалкин налил себе чаю и выпил его с журналистом Ипохондровым, который заведовал отделом писем. А потом сказал Ипохондрову:
– Не пойти ли нам в чебуречную?
– Эх, Александр Иванович… – вздохнул Ипохондров. А потом по-актерски бросил ручку на стол и громко согласился: – Да пошли!
Ипохондров и Исподпалкин знали свою меру. Знали свою работу. Они знали все про себя и про N‑ск. И это знание почему-то заставляло их пить. Они знали свою меру, но, как в том анекдоте, выпить эту меру просто не представлялось возможным, настолько она лошадиная.
А алкоголь – это, конечно, зло.
– Каренина, поллитра и два чебурека! – торжественно крикнул Исподпалкин.
Будто он сидел в московском ресторане «Прага».
Ипохондров улыбнулся.
Заказанное принесли. Разлили коллеги водку по граненым стаканам, выпили, вздрогнули.
– Эх, куда катится этот мир! – сказал Исподпалкин.
– Точно. Точно. Че там в столице творится…
– А я и не знаю. Не слежу. Просто интуитивно чувствую. Скоро наша эпоха кончится.
– А водочка неплохая…
– Как обычно.
– Я вот думаю: может, уйти из журналистики?..
– А что так?
– Я советский человек. А сейчас… Да ну это все. Мне кажется, плохо нам станет с тобой скоро, брат. И надо уходить, пока не поздно. В воздухе витает ветер перемен, надо его уловить…
– Когда дует ветер перемен, глупо строить стену. Лучше строить ветряную мельницу. Лао Цзы. А может быть, Мао Цзэдун.
– Вот за них и выпьем.
Чокнулись, вздрогнули, выпили.
– Знаешь, – сказал Исподпалкин, – мне все равно, что будет дальше. Так уж я привык жить. Эх, сколько я выпил за жизнь… И сколько еще выпью… По мне – лишь бы водка была, а там – пусть что хотят делают…
– А ты ведь комсомольцем был… И вообще журналист, активист, так сказать…
– По-моему, журналистика – это очень неплохая профессия, предполагающая свободу. Нет, я не говорю о свободе слова – не будет ее никогда… Но о врожденной моей свободе. Я ж не просто алкаш, я ж личность. И что бы ни придумали власти, я бы все равно бухал и вел себя непотребно. Понимаешь, свобода – всегда врожденная. И свободный по сути человек будет свободен при любом режиме.
– Выпьем?
– Наливай.
– Вчера захожу, а наш пратикантик сидит за столом и Набоковскую «Лолиту» читает.
– Пытается быть на гребне волны. А мне все равно. Ничего я больше читать не буду… Все пустое. Мне уже сорок два года. Ни детей, ни плетей… Поздно читать «Лолиту».
– Скоро будет время Лолиты и время балета.
– Не понял. Какого балета?
– «Лебединого озера» Чайковского. Помнишь, показывали, когда Брежнев умер, вместо обычной программы?
– Помню.
– Скоро балет станут показывать чаще, и люди, наши советские люди, будут пялиться в телек и грызть ногти, не понимая, что происходит. Балет не даст ответов на их вопросы. Балет для нашего населения – это ничто, белый шум… Балет для обычного человека несет ноль информации. Вот поэтому его и показали, когда скапутился Брежнев.
Ипохондров утерся салфеткой, потому что очень неаккуратно ел свой чебурек.
Исподпалкин как-то грустно смотрел на стакан перед собой.
Ипохондров разлил по тарам остатки.
– Вот и кончились наши заветные пол-литра.
– Ну, дай бог, чтоб не последняя.
– Бога нет!
– Ну и хрен с ним.
Выпили.
– Пойдем, сдадим номер, – сказал Ипохондров.
– Пошли.
В подвыпитом состоянии Исподпалкин исписывал белые листы строчка шла за строчкой, быстро, легко, умело: «Мастер 38-го разряда Сергей Петрович Молотов уже 25 лет трудится на родном заводе…». Он писал штампами, как было положено, и даже не задумывался о том, что пишет. Мысли его витали в облаках…
Он вспоминал, как от него ушла жена. Она устала терпеть его пьянки, видеть его, обнявшего сортир. Она устала от его небритости, его дружков, его перегара. «Вот дура! Мелкобуржуазная дура!».
В общем, за пятьдесят минут он состряпал текст. За это время он успел еще и покурить два раза с ответсеком Булкиной, странной худой женщиной с грубым голосом.
– Сделал дело – гуляй смело, – сказал Исподпалкин, глядя из кабинета на удивительно голубое небо. Все. Он уже отнес материал машинисткам. Делать на работе было нечего. Но надо было высиживать до невообразимо далеких 17.00. О как долго! И что в это время делать? У Исподпалкина был четкий ответ на этот вопрос: пить.
Он спустился на первый этаж и подсел к Ипохондрову
– Что, закончил? – спросил тот.
– Да. А ты?
– Еще полчасика.
– Я пока за пивком на пивзавод сбегаю.
– Давай. Только как обычно – выходи через окно, а то начальство тобой, сам знаешь, недовольно. За твои дурные склонности…
– Да-да-да…
И Исподпалкин, открыв окно возле стола Ипохондрова, стал вылезать на улицу. Это было привычно, это было уже в миллионный раз… Но сегодня координация подвела Исподпалкина. Он за что-то зацепился ногой и упал с метровой высоты на асфальт. Разбил губу, покорябал руку. Перед глазами заплясали звездочки. Какая-то тетечка недовольно обошла его распластавшуюся фигуру и подумала: «Ах, как много нынче развелось алкоголиков!». А Исподпалкину было даже не стыдно, что он вывалился из окна на улицу Ленинскую – центральную улицу исторической части N‑ска.
Исподпалкин поднялся, отряхнулся, улыбнулся сам себе. И пошел за пивом. За любимым «живым», дешевым, с пивзавода. Его разливали в большие стеклянные кружки и в трехлитровые банки. Несмотря на тяжелые для страны времена, пивзавод обеспечивал своей продукцией всех местных жаждущих. Одним из самых жаждущих был Исподпалкин. И он взял себе кружку пенного напитка и взял еще трехлитровую банку того же напитка, чтобы распить ее в редакции с Ипохондровым.
Ох, как пиво легко шло по пищеводу! Особенно после водки.
– Хорошо! – сказал Исподпалкин, озираясь вокруг.
Было еще тепло, хотя уже попадали некоторые листья с деревьев. Настали желто-красные дни, расцвело на земле желто-красное буйство под упоительным, абсолютно чистым синим небом. И рядом, за круглыми «стоячими» столиками толпились мужики и разговаривали о такой простой, такой бытовой, но все же прекрасной жизни. Исподпалкин, ловя обрывки разговоров, почувствовал нечто вроде ностальгии. И хлебнул еще.
– И все же хорошо. История – это книга перемен, а природа вечна. А осень придет и на следующий год.
Исподпалкин пристально взглянул на здание пивзавода, на надпись над проходной: «НАША ЦЕЛЬ – КОММУНИЗМ». Через семь лет она будет выглядеть вот так: «НАША ЕЛЬ – КОМ У ЗМ».
– С таким хорошим пивом и вправду кажется, что коммунизм становится ближе, – опять пробурчал сам себе Исподпалкин.
И жестко поставил уже пустую кружку на железный столик. Чуть не разбил. Потом взял сумку с тяжелой банкой и двинулся в сторону редакции.
А там – никакой работы, типичный застой. Номер уже сделан. Остались какие-то мелочи. Ах да, еще цензор придет – проверять этот самый номер. В общем, все коротают время, в общем, мертвый сезон. Ипохондров, например, ковырял в носу.
– Может, пойдем ко мне в кабинет? – спросил Исподпалкин, передавая через окно с улицы сумку с пивом.
– Пошли.
– Ток помоги мне забраться.
В общем, снова они пили. Как всегда. Вся жизнь Исподпалкина и Ипохондрова с очень давних, почти эпосных времен напоминала алкогольный сон. Они пили и болтали. Хотя говорить было особо не о чем, эти двое знали друг друга, как облупленные. Но, так или иначе, минуты шли, и это было хорошо…
– Опять? – спросила ответсек, зайдя в кабинет и изучив косые лица журналистов.
– Мы немножко… Так сказать, для стимуляции творческого процесса.
– Ну тогда и мне кружечку.
Булкина была не такой уж и плохой женщиной.
Минут через десять ее вызвал редактор, она ушла.
В конце концов, опустела и банка.
– Надо еще одну, – пробулькал Ипохондров.
– Надо, – согласился Исподпалкин, почему-то подняв указательный палец вверх.
И залез на стол, открыл окно и стал выходить. Он был уже просто в умат и смотрел куда-то в вечность, а не себе под ноги. Он забыл, что они с Ипохондровым на втором этаже!
В последний момент Ипохондров опомнился:
– Александр Иваныч, Александр Иваныч…
Но Александр Иванович уже исчез. Он плашмя полетел вниз.
Вообще это всегда страшно. Смотришь – стоит человек у открытого окна, ты отвернулся на миг, повернулся обратно, а человека у окна уже нет. И ветер колышет занавески.
Короче, у Ипохондрова поджилки затряслись. Он побежал на улицу смотреть, что стало с коллегой. Но не успел… Слишком долго спускался. Когда Ипохондров вышел, уже все было тихо, чинно, благородно.
Исподпалкин был пьян – это первое. Он упал прямо на строгого гражданина в костюме, куда-то отчаянно спешившего, – это второе. Исподпалкин не получил никаких травм. Больше пострадал строгий гражданин. Этот гражданин по иронии судьбы был как раз тем цензором, который должен был прийти и проверить номер. Но самое интересное: в тот самый момент, когда Исподпалкин летел вниз, сдвинулась земная ось, началась жуткая магнитная буря и закончилась эпоха. Вот так, просто и незатейливо. Как у Брэдбери – наступишь на бабочку, и все изменится, потянется цепочка событий, которых могло бы не быть. Если бы не халатное убийство насекомого… Исподпалкин, выражаясь образно, тоже убил бабочку.
Однако он сам, честно говоря, этого не понял, не заметил. Он спокойно встал и двинулся через дорогу.
Строгий гражданин догнал его, стал трясти за грудки, орать:
– Ты чё делаешь? Ты чё делаешь?
И тут Исподпалкин ТАК посмотрел на цензора, что тому стало страшно. Цензор отступил на шаг. Просто в тот момент Исподпалкину была дана сила Выключателя Эпохи, а это очень большая сила. Да, цензор очень испугался. Исподпалкин развернулся и просто ушел. Ушел домой, что-то нехорошо ему стало. И не хотелось идти ни за каким пивом, возвращаться в редакцию…
К черту!
Он пошел домой. То есть во двор своего дома, а жил он недалеко. Пьяная, шатающаяся походка, многодневная щетина на лице, неопрятная одежда – помятый вид. Настоящий бич… Но иногда и бичи становятся Волшебными Рубильниками.
Вот они – знакомые березы. Сейчас еще надо свернуть в переулочек, пройти мимо магазина «ЖИВАЯ РЫБА» (впоследствии «ЖИВ Я ЫБА»), и все будет хорошо. Будет родной двор, там его все знают, никто не тронет, а может даже, и в квартиру затащат. Да, очень хотелось бы, чтоб затащили. Пятый этаж – это непомерно высоко.
Исподпалкин упал на лавочку крайнего подъезда родной хрущевки. Его не смущало, что на ней уже сидели какие-то молодые люди, причем не совсем обычные. Длинные волосы, гитары в чехлах стоят рядом, они хлещут портвейн и разговаривают о какой-то иностранной музыке…
А! Опять же: к черту! Исподпалкин закрыл глаза и погрузился в сон без сновидений.
Через полчаса он снова вернулся в реальность. Ребята по-прежнему сидели и разговаривали, они даже почти не обратили на него внимания – так были увлечены выпивкой и разговором. А Исподпалкин, откупорив левый глаз, воскликнул:
– О!
Пауза.
– Здорово, ребята!
– Привет, дяденька…
Тот парень, который это сказал, худой, с косичкой, весь в черном, был я. Мне было девятнадцать лет.
– Как жизнь молодая?
– Нормально.
– О чем это вы тут так увлеченно разговариваете?
– Хотим рок-группу сколотить… Творить что-то такое… Как «Кино» или как «Гражданская оборона»…
– Твою мать! А я даже и не знаю, что такое рок… Но занимайтесь, если нравится. Вы – молодые, вам везде дорога… Вам жить в мире, который вы сами построите… Может быть…
– Не знаете про рок? Ну послушайте «Лэд Зепеллин», или «Секс Пистолз» или «Пинк Флойд»…
– Темные какие-то названия…. А я вот вообще журналистом работаю и сегодня, представляете, упал из окна на нашего цензора… Обидно… И что теперь будет?
– Я не знаю, что теперь будет. Наверное, будет Нечто Совсем Другое.
– Можно отхлебнуть вашего портвейна?
– Дяденька, нам самим мало.
– А давайте я вам денег дам и вы еще купите. Меня, кстати, зовут дядь Саша…
– Ну ладно, отхлебните…
Исподпалкин дрожащими руками взял бутылку. Будто путник, три дня слонявшийся по пустыне и вдруг набредший на оазис. Очень жадно. Короче, он пил.
А потом вытащил из кармана помятую трешку, и еще двадцатипятирублевку с портретом вождя. Двадцатипятирублевку засунул обратно, а трешку дал нам… Потом мы пили, пили, потом наконец ушли с этой лавочки, разошлись, оставив Исподпалкина одного. Уже завечерело, а он все не вставал с лавочки, сидел и сидел какой-то разбитый, потерянный…
Потом он работал в другой газете, потом его уволили, и он перешел в третью, потом вроде как совсем спился и перестал работать… Его мы часто видели в этом дворе, у него началась «белочка», он разговаривал с какими-то невидимыми людьми, угощал их сигаретами, ездил им по ушам… Жутко было смотреть. Он видел ИХ, а мы нет…
Кстати, в этот же день, 28 сентября 1989 года случилось еще одно событие, которое связано с тем, что я только что описал. Связано глобально, метафизически, в неком высшем пространстве. В этот день произошло знаменитое падение пьяного Ельцина с моста, потом об этом все СМИ писали. Потом вообще чёрт знает что началось…
А через три года, в 92‑м, я в своем блокноте, вспоминая Исподпалкина, накорябал стихотворение.
Исподпалкин упал из окна,
Пьяный Ельцин упал с моста,
Так завершилась эпоха,
Та-та, тра-та-та, та-та.
Сергей Викторович Васильченко родился в 1988 году в Орске. Там же в 2005 году окончил с серебряной медалью школу № 35. Сейчас учится на четвертом курсе Оренбургского государственного педагогического университета по специальности «журналистика». Стихи и прозу публиковал в газете «Вечерний Оренбург», альманахе «Башня», в московской антологии «Дыхание земли», а также на сайте уральских словесников www.luminotavr.narod.ru. Осенью 2008 года участвовал в Фестивале молодой литературы (Тобольск) и межрегиональном семинаре-совещании «Мы выросли в России!» (Оренбург), где ему был вручен сертификат на издание первой в жизни автора книги.