≡ ЛЕВ БУРАКОВ ≡
ОН ВСЕГДА ощущал время как физическую явь. Неумолимый бег вечности. Это отражало краткость, трагизм жизни. Раннее чувство смерти мучило с детства, толкало его порой на неожиданные, странные поступки. Ему казалось, что он этим отличается от всех людей, что это отличие заметно окружающим, а потому его считают кто чокнутым, кто не от мира сего, обрекая, в сущности, на одиночество. Но смириться с одиночеством он не мог. Его тянуло к людям, он искал сочувствующих.
Он любил бывать на бульваре, смотреть с высоты откоса на медленное, вечное движение уральской зеленой воды и удивленно чувствовать себя мелкой, но заметной точкой на границе Европы и Азии, уходя в мыслях к космическим обобщениям, к мучительной разгадке смысла жизни. Особенно его томило это странное чувство неповторимости жизни ранним весенним утром, он даже поднимавшийся от реки холодный туман воспринимал особенным: по цвету – бледно-сиреневым, как краска, которой окрасятся завтра сиреневые кусты, по вкусу – как кисловато-охлаждающий газированный напиток, на ощупь – как нежные прикосновения Млечного пути…
Он всегда чувствовал себя одиноким. Еще с семи или восьми лет осознавал, что его никто не поймет, и все уходил и уходил от окружающего мира в себя, хотя очень хотел быть, как все, обыкновенным человеком с обыкновенными желаниями. Он ходил в кино, как раньше ходили в наркотические салоны любители опиума. Он читал стихи романтиков – от Франсуа Вийона до Бродского. Он искал свою «половину»…
И вдруг удар молнии – он увидел ее, и ему почудилось, что это встреча роковая и единственная. Она сидела на бульварной жесткой скамье под вялой пыльной сиренью одиноко и печально.
У нее были необыкновенные, как бы заплаканные глаза меняющегося темного цвета и на полных, полуказахских губах теплилась нежная, материнская, всепонимающая улыбка. Это была Джоконда сегодняшнего дня, ждущая своего певца-художника. Но никто из бродивших по бульвару имени Свердлова, а теперь вроде бы имени Пушкина, не обращал на нее внимания, словно люди разбрелись, растерялись, как стадо без пастуха, а он, Дон-Кихот, бродил между ними, чужой и ненужный.
Он не осмелился бы присесть к ней на скамью, если б она не попросила у него закурить. И то, что она первая позвала его, вызвало у него умиление и убедило в необыкновенности встречи, в необыкновенности, случайности, но предопределенной судьбою.
– «Мальборо», – одобрительно протянула она и с жадностью затянулась, обратив внимание на его изящную, в форме пистолета, зажигалку. – Из «новых русских»?
– Все мы теперь из новых, – начал он и осекся: в ее темных, огромных глазах плавала тоска, такая уходящая в глубь души тоска, которой он еще нигде не видел. – Какая разница? Старых убирают, хоть новые нарождаются…
Пошутить не получилось. И он просто выдохнул:
– Я вас давно здесь вижу, мне очень хотелось с вами познакомиться. Сережа.
Она бросила недокуренную сигарету:
– Марина.
И он понял, что она лжет, не ее это имя. Невольно пожал плечами.
– А я здесь часто бываю, живу рядом, в Казарменном переулке.
– Очень интересно, – стараясь продолжить разговор, медленно произнес он, – очень, очень. Я с рождения живу в этом городе, а в таком переулке не был, даже не слыхал…
– Идемте, я покажу.
Он покраснел, получалось, что он вроде бы набивался в гости. Облизнул пересохшие губы:
– Всегда мечтал.
И снова слова прозвучали фальшиво, оказались далекими от того, что он хотел сказать, что он чувствовал.
Марина жила в старом обшарпанном доме. Коммуналка, пропахшая едким луком, нищим борщом и кошачьей мочой. После свежего и влажного уральского воздуха атмосфера в коридоре показалась как в газовой камере. У облупленных дощатых дверей оставались узкие проходы между всяческим хламом – ящиками, ведрами, тюками, скелетами холодильников, велосипедами без колес. Ему показалось, что он попал в музей отбросов. Засиженные мухами лампочки Ильича тускло ржавели, выдавая отблески света так скудно, что в душе шевелился могильный холодок.
Марина распахнула дверь, но попали они не в квартиру, а на грязную кухню с выстроившимися вдоль зеленых стен плитами и столиками. У одной плиты стоял взъерошенный мужчина и жарил какую-то вонючую океанскую рыбу. Он запахнул синий засаленный халат, видимо, заимствованный в больнице, покосился на них, икнул, скривив беззубый рот. С длинного носа упала в сковороду капля и зашипела.
В узкой комнате Марины стояло две кровати, столик и стул. Больше ничего поставить явно не удавалось, ибо свободной площади среди комнаты было не более квадратного метра – узкой полоской проход шел от порога к оконцу. Пришлось сесть на кровать. Сережа вовремя разглядел, что у стула не было одной ножки.
– Кто это – родня твоя? – кивнул он в сторону кухни.
– Сосед наш, Бужиторк, – рассмеялась Марина и прижалась к нему теплым, нежным боком.
– Индус?
– Русский, алкаш типичный, а назвали его Бужиторком родители. Если расшифровать по-людски, то означает «Будем жить при торжестве коммунизма». Понял?
– Понял, но сомневаюсь, что он дотянет до коммунизма, – пошутил Сергей.
Ему захотелось курить. На столе стояла консервная банка с окурками.
– А это чья кровать? – спросил он, вынимая из кармана сигареты.
– Матери, – как-то презрительно-небрежно ответила Марина и взяла предложенную сигаретку, – слава Богу, что не дома, надоела хуже горькой редьки…
Он не слышал ее слов, в голове шумело, ему было необычно ощущение доверчивости незнакомки, он не мог ее обмануть и не находил слов, чтоб сказать ей, как он ценит эту необычную доверчивость. И от нежного ее горячего тела в него влилась размягчающая ответная нежность. Хотелось читать стихи, хотелось обнять ее, слиться с нею – он почувствовал, что эта давно поразившая его девушка действительно оказалась для него судьбою…
– Ну, – он очнулся от сильного толчка в бок, – так и будем сиднем сидеть, пока мать не припрется?!
И она положила горячую ладонь на его колени, повела выше и выше, усмехнулась смутно в полумраке комнаты:
– Готов!
Вскочив, сдернула платье, под которым он не увидел вопреки ожиданию ни бюстгальтера, ни трусиков. Как из распахнувшейся топки полыхнуло ему в лицо нестерпимым жаром…
Все произошло быстро, и он, стыдливо одеваясь, не поднимал глаз на нее, уже натянувшую платье и курившую, жадно засасывая сигаретку. Молча он вышел из комнаты. В кухне все еще колдовал над гнусно вонявшей сковородкой Бужиторк. Ухмыляясь свекольной рожей, он загородил дорогу:
– А кто платить за удовольствие будет?
– Сколько? – окончательно растерялся Сережа, и его затошнило.
– У нас демократия, госьподин-товарись-юноса, – присвистывая сквозь редкие прокуренные зубы назидательно пояснил Бужиторк. – Каждому по его возможности, от каждого по его способности!
Сергей, еле сдерживая подкатившую к горлу горечь, выгреб из кармана все, что было, и выложил на сальный стол.
– Не густо, – оценил Бужиторк, – сигареты оставь!
И он необычайно сильными пальцами вырвал пачку:
– Машке такие редко достаются…
Он бежал через бульвар, запыхавшись, ему казалось, что от Урала ползет вонючий, пропахший кислыми щами, отбросами едкий воздух.
…Он больше никогда не приходил на бульвар.
Лев Александрович Бураков родился 8 ноября 1930 года в оренбургском Форштадте. Окончил школу № 30 и Оренбургский сельскохозяйственный институт – первый выпуск инженеров-механиков (1955 г.). Работал инженером в Соль-Илецкой машинно-тракторной станции, в областном управлении сельского хозяйства, в автоколоннах, преподавал. Затем стал журналистом, трудился на радио, на областной студии телевидения, в газетах «Под знаменем Ленина» (Бузулук), «Южный Урал», «Аргументы и факты», «Оренбуржье», «Оренбургский курьер». Один из основателей первой независимой газеты региона «Провинция» (1990 г.). В 1995 году организовал и возглавил Союз литераторов Оренбуржья, объединивший писателей различных взглядов и направлений. Окончил также Высшую школу по журналистике при ЦК КПСС и Высшую библейскую школу.
Опубликовал повести «Берегите весну» (1966), «Красный дождь в апреле» (1968), «Марафон» (1975), «Фантик от «Счастливого детства»» (1975), «Толкучка» (1992), «Чёрный ворон» (1993), «Лотерея» (1995), «Холомынка» (1996), «Форштадтское танго» (1998), «Дом братьев Люмьер» (1999). В 2000–2003 гг. вышел двухтомник его избранных повестей «Неоплаканная любовь». В 2006 году вышли повесть «Сиреневая цветь» и сборник литературных биографий «Оренбуржье нас породнило».