как Емельян Иваныч яицких казаков повстретил
ДОЛГО он ехал по степе – решил совсем на Терек пробираться – исхолодал весь, изголодал, лошадь под ним пала – попутлял по снегу. А кругом позёмы пошли – не пройти. Погибель настаёт.
Теперь слышит он издаля песню. И голос такой протяжный-напротяжный, тонкий-натонкий – тоскою кто-то в степе исходит:
По чистому полюшку
За горы, за море
Бежит дороженька,
Бежит тропиночка,
Не близенька – далеченька.
Не широкая – узкая.
Птица над тропинкой не пролётывает,
Зверь по дорожке не прорыскивает,
Конный по узенькой не проезживает,
Пеший по ней дальней не прохаживает.
Только я иду по ней прямёхонько
Без oгляду, без отдыху, без возврату:
Оглянуться мне и не на что,
Воротиться мне и некуда.
Нет ничего позади меня.
И больно песенка подходит к тому дедову приговору, по какому он с малолетства умел повсюду выходить. Повторил он етот приговор, нацелился и пошёл на песенку.
Глядит – шалаш-землянка в степе, около неё костёр горит, у костра люди сидят, на погляд – казаки. Один – дюжий да плечистый, другой тоненький, в чём и душа держится. Подошёл он, поклонился: «Хлеб-соль вашей милости!»
Они отвечают: «Поди, садись тоже с нами. Попотчуем, чем Бог послал».
«За ето благодарствие скажу. Я голодный, как муйнак. Чуть ноги несут. Дайте хотя хлеба да воды».
Тот, что помельче, отвечает ему тем самым тонким голосом, что песню сказывал: «Хлеба нет, на вот калача», – и даёт ему калача.
Пугачёв сдивовался:
«Как же калач? Ето ж хлеб!»
«Ето по-вашему, может, хлеб, а по-нашему – калач!»
«У нас на Дону калач токыль на свадьбу пекут».
«А у нас на Яике хлеб называют чёрный, а белый – калач. Такое поречье у нас».
«Ето какой-такой Яик? Где Змей Горыныч живёт?»
Засмеялись яицкие:
«Змей, не змей, а мы там все Горынычи. Мужики нас иначе ругают – Стеньки, говорят, Разина порода. А для казаков мы Горынычи! И Яик наш – Горынович-батюшка».
«Да по мне и Разина порода не в покор. Я с той же станицы, что и Разин Степан Тимофеевич».
«Стал быть, ты тоже Стеньки Разина порода. Стал быть, ты тоже наш яицкий, хоша и с Дону. А звать тебя как, величать?»
«Зовут меня Емельян. А вас как, Горынычи?»
«Я Иван, ругают меня Чикой за тем, что голос тонкий – говорю, как воробей чикаю, а люблю и веселушки чикнуть – и тогда уж нет мне останову», – говорит тот, что с тонким голосом. «А товарищ мой – Степан Ерёмина Курица. А расскажи-кось, как нонича житьё на Дону стало?»
Рассказал он им, каковы дела на Дону, как в побег ушёл, их спросил:
«А вы что же, казаченьки, не дома, не на Яике вашем? Тоже, небось, не от сладости?»
Чика говорит:
«Всем наш батюшка Яик хорош – и просторно там, и рыбы аж по тот бок, от всего света рыба! Рыболовством от веку и живём. Да последне время и у нас как у вас пошло. Да мы терпеть долго не стали, шум подняли. А нас усмирить хотели».
«Ето как – усмирить?»
«А пушками, Ерёмина Курица», – говорит Степан Ерёмина Курица. «Прислали к нам немца Трубенберга с командой, стал он было пушки на нас наставлять, а Чика возьми да звякни ему по зубам, не посмотрел и на пушки-ти! А там доразу и немца и всю команду с ним измясничили – толечко клочки полетели. Чика у нас ярой, токыль теперь маненько попрятаться надо. Больно взялся за нас енарал-губернатор Олинбурхский – Ринсдорп, тоже немец, Ерёмина Курица. Самый кровопивец на нашу головушку!»
И Чика кивает, «мол, кровопивец», а Степан дальше сказывает: «И то сказать – как построили етот Олинбурх, так житья нам и не стало. Его земля сама не приемлет: три раза, слышь, на разных местах перестраивали! Дошли бы рученьки-ти, развалили бы по кирпичику, раскатали бы по брёвнышку!»
«Да придёт время – и раскатаем», – говорит Иван Чика. «Вот маненько покочуем, покам уляжется за нами погоня, а там вернёмся и тряхнём Москвою! Зыщем правду-управу и на Москву! А ты, Емеля, есиль не догадаешься правды на белом свете, приходи к нам на Яик – мы тебе поможем, а ты нам. Так и добудем правду-ту».
Пожил Емельян Иваныч с яицкими казаками ишо какое-то время в шалаше, обогрелся, отъелся – у них припасов много было: охотой промышляли, а хлеб где-то на хуторе ездили менять. Стал дальше в дорогу собираться. Они ему и говорят: «Сейчас пойдём с нами, мы тебе кой-чего дадим на дорожку-ту».
Пошли в степь – там лисья нора. «Вот тут», – говорят, – «тюлька клад зарыла. Может, и кто другой зарыл, токыль мы одну тюльку видывали. Хотели её в поле словить, а она мырнула в ету нору. Мы заглянули – а там золота невидимо. Поманеньку оттелева берём уже давно, чтоб самим на житьё хватило, а всё поднять не можем, не даётся. Знай, приговорённый клад-от! Вот бери ковшик на верёвке да кидай в нору – скокыль зачерпнётся, то твоё».
Взял он ковшик, закинул, потянул – тяжело идёт. Думал, полный зацепил, а вышла одна токыль маненькая плошечка из золота, а на ней – подписочка.
Степан грамоте разумел, прочитал что в подписочке. Вышел приговор ворожейный:
За семью лесами, за семью морями,
Между землёй и небом,
Стоит в поле гора,
Под горой лисья нора,
На горе – каменный дворец.
У норы семь подноров.
У дворца семь башен, семь дверей.
На каждой двери по семи запоров.
За дверями в башнях семь сундуков.
В одном деньги медные,
В другом кольца серебряные,
В третьем цепи золотые,
В четвёртом жемчуг скатный,
В пятом смарагды-яхонты,
В шестом алмазы чистые,
В седьмом царский венец.
Пойду я, раб божий, к той горе,
Встану у лисьей норы,
Зажгу у шести подноров огонь,
Из седьмого поднора дым пойдёт,
От дыма лиса побежит.
Как лиса из норы – так и запор со двери.
И открываются двери.
И вхожу я, раб божий, в каменный дворец,
К семи сундукам.
И беру деньги медные,
Кольца серебряные,
Цепи золотые,
Скатные жемчуги,
Смарагды-яхонты,
Чистые алмазы.
И кладу на голову царский венец.
Слово моё крепко.
А внизу ишо сказано:
«Кто двойной смертью умрёт и жив останется, а потом придёт на это место в полночь полного месяца, скажет три раза это заклинание – поднимет из земли несчётный клад и станет над всей землёй царём. И слава о нём во веки не прейдёт».
А с другой стороны плошки – царская печать. Емельян Иваныч и говорит:
«Вижу я братцы, Горынычи, в етой надписи такое значение, что беспременно мне надо к вам идти на Яик! Ждите меня етой весной». А про себя думает: «Вот и значение дедынькиным словам. Знать, и выходит мне быть царём».
Поблагодарствовал казачков, дали они ему лошадь, и поехал он дале.